Кэннан задумчиво помешивал жиденький — дно видно — чай. В его запасе знаний было мало данных о любви взрослых людей. Он смог бы внести коррективы в подростковую влюбленность, но как быть с двумя сильными, вполне сложившимися личностями, которые хоть и сблизились, но никак не могут стать настоящей парой? Дел у обоих — больше, чем можно поднять. Каждый вкладывает весь свой пыл в профессию — что, друг для друга ничего не остается, кроме усталости?.. А попытаться их уговорить вдвоем отправиться в круиз, на Пасифиду или на Талассу, — тотчас же схватятся: «У меня поисковая программа не дописана! Я как раз хотела рисовать борцов, Лотус обещал меня сводить к ним!..»
И кофе на Эрлу не влияет — глаза остались неживыми, бледными.
— А после вчерашнего? Что, трудно было позвонить мне?.. Но не говори ему, что я сказала. Я не буду рада, если он прибежит, послушав тебя. Человек сам должен понять… Да, у него проблемы! А у меня их нет? И он — в числе моих проблем. Может, ты пока у меня останешься, Кэн? А то я чувствую: опять Лотус прибежит с докладом, как они Файри спасают, а у меня сил нет его выпроваживать.
— Как твои картины? Я читал о выставке в газетах и в Сети…
— Блеск, — невесело вздохнула Эрла. — Все хвалят. Даже туанцы. Я видела твой отзыв, спасибо… Так ты поживешь со мной немного? Какие-то ценители с КонТуа собирались тут прийти, визитку вон прислали — смотри, может, включишься, грохнешь им две-три статейки на заказ…
Отпив чаю, Кэннан изучил продолговатую полоску шелковистой розовой пластмассы. Без перевода — знают, что Эрла понимает их язык.
— …а мне как-то не в радость, — продолжала Эрла, уныло глядя в небо за окном.
— Он придет.
— Когда?.. Только не подговаривай его. Пусть сам. Я хочу, хочу узнать, нужна я ему или нет.
— Эрла, он — я отвечаю за свои слова — планировал приехать в день, когда началась «война кукол». И вдруг посыпалось подряд одно за другим; ты же знаешь.
— Да, флаер, «харикэн», погром в квартире… Разве мне это безразлично? Что я, не понимаю, как он себя чувствует? И вчера… как это в голову ему пришло?! Зачем?! Ведь он же знал, что я это увижу! И — молчок, как нарочно. Вот что меня бесит, Кэн. Да уже и не бесит, я выдохлась. Лягу, и пусть через меня переступают, пусть хоть все вынесут. Хохлатые аларки, туа, черти, дьяволы — кто угодно! Мне становится все равно, Кэн; это самое страшное. Знаю, пройдет. Но я стану другая.
— Оба вы фанатики. Вам надо запретить работать или — высадить на голый остров. Там вы поссоритесь по-настоящему, но сможете уделить время самим себе. Думаю, это бы излечило вас обоих.
— Мы там не сможем, — Эрла наконец-то слабо улыбнулась. — Это Гельви Грисволд умеет и костер разжечь, и юбку из травы сплести. А мы слишком городские; у нас нервов втрое больше, чем полагается, а иначе здесь не выживешь. Где ни тронь — всюду нервы торчат, бьет, как током. Кэн, ты умеешь на глаз понимать — пора к врачам или нет. Ну, и как я выгляжу?
— Пока терпимо, Эрла. Это депрессия. Ты переволновалась с выставкой, а Хил погряз в «войне кукол». По секрету, между нами, — он уже обращался за врачебной помощью. Наработался чуть не до обморока. Не исключаю, что поэтому и не звонил — не мог отделаться дежурными фразами. И не хотел, чтобы ты видела его измотанным. Ведь наш идеал мужчины — неутомимый работяга и любовник. Выглядеть слабаком — стыдно…
— Я столько не требую. Дружба и забота — все, что человеку надо.
— Еще кофе?
Летуница — весьма редкий в Городе представитель фауны — опустилась на выступ под окном, потопталась, распушилась и, сложив перепонки на конечностях, потыкалась по щелям плоской клювовидной мордочкой в поисках чего-нибудь съедобного. Увы, ни тараканов, ни шуршавчиков… Привстав на задних лапках, птица-зверюшка нацелила свой круглый, будто рыбий, желтый в черных рябинах глаз сквозь стекло — а что там? Большая, темная пещера. Поджав ноги, двое чужеродных сидят голова к голове, шевелят лапами, разевают пасти. Одно с гривой, у другого шерсть на голове короткая. Ой! Повернулись! Глядят! Поднимаются!!.
Оттолкнувшись от выступа, зверь-птица распустила все четыре крыла и слаженно замолотила ими по воздуху, торопясь подальше отлететь от окон. А зря. Летуницу хотели приручить и одомашнить, накрошив ей крекеров на подоконник, потому что надо постоянно иметь в доме любящее и отзывчивое существо.
— Хочешь, я куплю тебе в зоомагазине йонгера? — спросил Кэннан.
— И я назову его — Хиллари, — отозвалась Эрла мечтательно.
Энрик лежал на мягкой, просторной кровати и плакал.
Они с Пепсом явились в отель около трех часов ночи, в сопровождении сэйсидов — полковник Кугель постарался, чтоб по пути не было задержек и помех. Папарацци вились в воздухе, как мухи; площадь и улицы у гостиницы были запружены толпой разгоряченных поклонников. Сэйсиды к тому времени очистили коридоры от незваных гостей и поддерживали порядок внизу, а воздушная полиция разгоняла флаеры вверху; для мониторинга пространства над отелем было специально выделено два диспетчера. Но варлокеры и журналисты продолжали съезжаться и слетаться к месту, где жил Энрик: первые — в надежде хоть одним глазом посмотреть на своего кумира, а вторые — чтоб запечатлеть его.
Когда Энрик и Пепс вышли из флаера, ночь озарилась вспышками, словно зарницы заблестели или вновь включились лазеры — это одновременно нажали на кнопки сотни фотографов.
— Я мечтал о славе, — повернув к Пепсу голову, сказал Энрик, — но даже не представлял, какая это пытка… Себе уже не принадлежишь.
В номере он выпил стакан горячего какао со снотворным и завалился спать, а Пепс, от перевозбуждения побродив по комнатам, нажевался туанских «зонтиков» — мягкого и безвредного успокоительного средства, которое на КонТуа все ели, как конфеты.
Утром Пепс поднялся по графику, заказал завтрак, газеты и включился в Сеть — в общем, принялся за работу. Энрик отсыпался, а Пепс созванивался с менеджером, адвокатами, координаторами и еще массой нужных людей, пока не раздался сигнал от патрона по внутренней связи. Проснулся Энрик поздно; лениво сполоснулся под душем и отдался в руки массажиста-нидэ, чтобы тот растер и размял натруженные мышцы. Теперь Энрик отдыхал в постели, подложив пару подушек под ноги. Мускулы болели и тягуче ныли, особенно
