стряхивая что-то с кожи. Зоркий и чуткий на такие зрелищные сцены Волк Негели взял ее крупно в кадр — и Город увидел, что по Сандре бегают шуршавчики и клешехвостые многоножки, гнусные и отвратительные твари. Часть их рассеялась по столу — и загар Гельвеции сменился обморочной белизной, а Рамакришна явственно позеленел; Эмбер, на которую тоже случайно попало, с визгом вспрыгнула на стол, задрав юбку и тем самым предъявив на обозрение централов свои трусики. Но такого выжигу, как Луис Ромберг, трудно было чем-нибудь смутить — он хладнокровно прижал согнутый указательный палец большим и щелчком отправил подбежавшую пакость куда подальше.
— На этом, — весь экран занял Доран, — мы и заканчиваем нашу передачу. Благодарю всех, принявших в ней участие. Сегодня же «Союз защиты» направит Хиллари Р. Хармону совместное заявление с требованием выставить Файри на аукцион сразу по истечении двадцатидневного срока, определенного законом для расследования по делам о найденном кибер-имуществе…
— Канк, собака драная! Ты мне ответишь! — слышалось за голосом Дорана. — Сама ответишь за моих малюток! Ты их потоптала, стерва!..
— Уважаемые зрители, спасибо за внимание. — Доран исчез, и на экране под торжественную музыку явилась упаковка титанических размеров — выше крыш, выше гор, до облаков, — и громовой глас архангела провозгласил:
— Я — ТВОЙ ПРОЗРАЧНЫЙ КЕФИИИИР! ПЕЙ МЕНЯААА!
Волк Негели, оторвавшись от камеры, подмигнул Сайласу:
— Это Отто Луни все инсценирует, а у нас само получается!
— Я… — растерянно огляделся Фанк, — свободен?.. Как же так?..
Хиллари тоже посмотрел на потолок и стены.
— Да, Хлип знатно пошутил…
— Он написал это всерьез! Какие шутки!..
— Прикажешь отпустить тебя согласно завещанию? Да ради бога! А кто пять минут назад толковал мне про вскрытие мозгов кувалдой?.. Иди, они ждут тебя.
Фанк молчал.
— Вот так-то. Ты неприкосновенен и свободен только ЗДЕСЬ, в этой камере. Так что сиди и не высовывайся.
В это же самое время Габар, отмахав изрядное количество станций метро, вышел на вольный воздух и плутал в квартале одинаковых, мрачных, слепленных друг с другом бигхаусов, пытаясь найти среди громадных домов-близнецов искомый, чей номер был записан у него на листке. Шерсть у него топорщилась во все стороны, и он воспринял как должное, когда ребятишки на «островке детства», устроенном под эстакадой, куда Габар сунулся в надежде узнать у местных мамаш дорогу, пронзительно, взахлеб, на разные лады кричали ему: «Тьянга-пес, покажи хвост!», а группа подростков, кучкующихся около вертушки-карусели, обсвистала его и окатила взрывом дикого хохота, как ведром помоев. Так и должно быть с неудачником, от которого за его прегрешения отвернулся бог. После того как Габара еще несколько раз вызывали в полицию, где с ним беседовали уже другие следователи и еще какие-то ласковые люди с цепкими глазами, дела у сына Гахуна пошли вкривь и вкось.
Габар уже смирился с тем, что переводные экзамены он сдаст плохо, и уныло тащился по жизни. Точнее, это жизнь несла его, как бурлящий поток воды несет, крутя и перекатывая, бумажку или щепку, пока не захлестнет ее в пенном водовороте и не утянет в черные щели ливневой канализации. Половина класса с ним не разговаривала; старшего брата уволили с работы, и он, осунувшийся и отупевший, молчаливо сидел дома, уставившись в пол, а потом, очнувшись, шел готовить ужин и мыть посуду. Готовил он плохо, а тарелки мыл долго, до зеркальной чистоты, пока они не вспыхивали белым блеском. Подходил срок первой выплаты компенсации Хармону; все глядели угнетенно и не разговаривали друг с другом, боясь нагрубить. Как-то брат завел речь: «Нельзя ли пересмотреть сумму выплат?», но Габар, едва услышав имя Хиллари, заревел и бросился вон из комнаты, так что разговор больше не возобновлялся. Габар про себя вообразил, что Хармон — это черт, дьявол, который ждал, когда он, Габар, погрязнет в пучине греха, чтобы окончательно его погубить. Ведь известно, что нельзя безнаказанно общаться с чертом, не говоря уже о том, чтобы взять любую вещь, принадлежащую ему. Габар был уверен, что кроме большой суммы за терминал-компакт он расплатится слезами и горем, а если он еще раз увидит Хармона — произойдет что-то очень страшное. Габар видел по телевизору, как дьяволы-стражники тащили бездыханную Маску и бедного Фанка, и считал себя носителем несчастья и губителем киборгов; Шуань еле-еле его разубедил.
Шуань, свежий и благоухающий, как весенний цветок, ежедневно являлся в их дом и был той частицей радости и света, благодаря которой еще теплилась надежда на благополучный исход. Он вел беседы с отцом и поддерживал брата, не говоря уже о самом Габаре. Только чтоб не огорчать его, Габар ел, пил и ходил в школу. Учеба шла с трудом; Габар решил пойти мыть тарелки, чтобы хоть как-то внести свой вклад в выплату долга. И тут снова пришел на помощь платиновый мармозет Шуань. «За мытье тарелок ты получишь сущие гроши, — сказал он, — гораздо выгоднее и полезнее заняться монтажом и ремонтом кукол. Ты это сможешь делать дома, получишь неплохие деньги и опыт». Габар задумался об этом по-мужски, всерьез — и впервые за последнюю неделю ожил и стал есть с аппетитом.
Тут вышла маленькая неувязка. Директор школы после разговора с Шуанем дал Габару рекомендацию, но, чтобы официально заняться ремонтом кукол, требовалась еще рекомендация и подпись технического руководителя, учителя Джастина Коха, а он — вот оно, проклятье дьявола! — заболел и в школе не появлялся.
Шуань отнюдь не переложил на свои плечи все заботы подопечного. Обнадежить, вывести из тупика, показать свет — да, но иждивенчество — нет. Ответственность за поступок должен нести совершивший его — думать, переживать, анализировать, работать над собой и идти к свету он должен сам. Шуань, видя, что паренек опять готов упасть духом, подсказал взять адрес и навестить учителя на дому или в больнице, где тот сможет подписать все документы. И вот Габар оказался здесь.
Нужный дом ему указал полицейский, внимание которого привлек одиноко бредущий тьянга с блуждающим взглядом.
После короткого разговора с портье — подъем в лифте. Габар с часто бьющимся от волнения сердцем стоял перед закрытой дверью. Цифры на двери и на листке сходятся. Он у цели. Габар несколько раз позвонил и прислушался. Ничего, да сквозь такую дверь ничего и не услышишь. Нога… директор сказал, что Джастин повредил ногу, — значит, он не может быстро подойти к двери. Габар выждал подольше и снова позвонил. И опять тишина, ни звука. Габар тяжело, как старый и усталый человек, вздохнул и уже собирался идти, когда его остановил раздавшийся из домофона голос:
