— Один и тот же, — покаянно ответил Хиллари. — Мне нужна поддержка нашей контрразведки, чтобы дело вели мы, и абсолютно скрытно от всех прочих служб. Я уже хотел обратиться…
— Умеешь же ты создавать проблемы, Хил… — Лоуренс, казалось, не знал, за что схватиться, потом начал набирать на ноутбуке код. — Если об этом узнает А'Райхал, он сожрет нас обоих, — и, подняв взгляд на Хиллари, добавил: — Вместе с кишками и дерьмом.
— Лоу, мы ему еще счет за Бэкъярд выставим, — Хиллари был сама невозмутимость.
— Откатись-ка в угол, пожалуйста, — завершил разговор Горт, рукой показывая, где ему расположиться вместе с креслом. — Да-а, наворочали вы дел…
— Зато ушли без потерь…
— В угол, в угол, — бесцеремонно продолжил генерал, — рано вас пока знакомить…
Хиллари внутренне ликовал. Межведомственная неприязнь, веками разделявшая спецслужбы разного подчинения (в том числе Управление разведки Айрэн-Фотрис и Департамент федеральной политической полиции), на которую он втайне и страстно рассчитывал, сработала как часовой механизм. Лоуренс Горт костьми ляжет, но не отдаст на растерзание «политичке» своих немножко непутевых, зато по гроб жизни верных ему ребят.
А это значит — Фердинанд останется в руках у Хиллари.
Кто это там? Мелькнул в толпе и скрылся… Может, это бродячий дух. Говорят, в Городе их тысячи. Группа Бернарда Лаховски из Института Психонетики расставляла на улицах свои антенны, и в диапазоне от 1400 до 3700 ранн счетчики эктоплазменной активности регистрировали за час сотни явлений призраков и дьяволов. Психонетики обследуют здания, создают карты потусторонней загрязненности районов — и централы сверяются с ними, чтобы не снять квартиру, полную голодных невидимок. Есть и тайная дорогостоящая экспертиза — могут проверить, не является ли ваш начальник энергетическим вампиром.
Вновь скользнула тень во плоти, блеснув мгновенным хищным взглядом, и людская масса, подавшись вперед, к пасти наклонного тоннеля, скрыла тень в себе. Металлоискатели на тень не среагируют, камеры слежения ее не опознают — лицо тени не внесено в перечень розыска, а нож в кармане пальто — стеклянный.
Воротник поднят, пальто нараспашку, тело теряется в складках рубашки и широте штанин, на ногах солдатские ботинки. Лицо — цвета той лампы, что его осветит.
Влитый в костюм высокий бодигард заслоняет путь тени, и кажется, если он рыкнет, тень осядет и потечет ручьем по полу.
— Скажи Персику — Штырь пришел, — голос у тени молодой, но со скребущими ухо хриплыми нотками.
Персик, круглый и розовый, будто игрушка, бултыхался в слабо пузырящемся бассейне. Вокруг его жирных плеч и головы плавали радостные надувные утята и улыбчивые пучеглазые лягушки. О-о-пс! Персик нырнул — и выскочил, как поплавок. Девушка, сидящая на бортике, смеялась, играя в воде длинными красивыми ногами. Пыхтя, Персик подплыл к ней по-собачьи, взял за коленки — и она положила ему в разинутый рот сочную ягоду с блюда, обмакнув ее в сладкие взбитые сливки. Пока Персик вылизывал ей пальцы, в купальне появился страж, распираемый мускулатурой, — мрачный, с кобурой, он выглядел чуждо среди сияющего кафеля, голубизны воды и утят.
— Что?
— Штырь пришел.
— Брысь, — Персик шлепнул девицу по ляжке; подружка томно поднялась и удалилась.
Шагнув в яркий утячий рай, человек-тень пожух, будто стал ниже ростом и уже в плечах; хрящеватые уши в красных прожилках поблекли, тонкий нос вытянулся, а волосы стали примятым войлоком; бледные, с синевой, веки почти сжались. С виду — фабричный парень, завсегдатай дискотек и кабачков, не дурак поволочиться за девчонками. Один Персик, разжабив улыбку от уха до уха, доподлинно знал, что если кто Штыря обидит, тот трех дней не проживет. А может, и трех минут. Не будь он Штырю другом детства, будь у Штыря задание его убрать — мертвые силачи-бодигарды уже валялись бы кто где, а он качался бы с утятами посреди пятна расплывающейся по воде крови.
Но Штырь, присев на корточки на край купели и став похожим в своем пальто на летуницу, завернувшуюся студеной зимой во все перепонки, смотрел на рано растолстевшего мафиози в голубом бассейне почти с нежностью.
Еще бы — в одном сквоте родились и в одной шайке жить учились. Обоих родаки пинками в школу гнали — от Города приплата к нищему пособию положена, если дети хоть бы грамоту и счет освоят, а приплату можно смело пропить.
Персика в своем квартале очень помнили и говорили: «Наш-то мордастый как вырос! Ездит с охраной, целый этаж купил в цивильном доме, денег — умом не понять, сколько много. Большой бандит с блеском». Штыря поминали скупо: «Нет, офицер, он тут давно не живет. И не знай, где бродит. Он такой, без якоря. Может, убили уже. Или гляньте ваши списки на улет в колонии — он и туда мог записаться, без ума- то».
А Штырь стал тенью. Поди излови тень, сотри ее с тротуара… Таких опознают один раз, когда они прилипают к земле кровью из пробоин в теле.
Персик уважал Штыря и по старой памяти, и за ухватки, наработанные в подполье.
— Шикуешь? — спросил Штырь любовно.
— Лезь ко мне, места много, — Персик поплескал ладонью по воде. — Или — женщину позвать? Для тебя, Штырек, — все, что могу. А то ты редко навещаешь, будто позабыл.
— Ни в деньгах, ни в женщинах нет толку; они приходят и уходят.
— Да! Верно. И жизнь тоже, как посмотришь, — ерунда и дрянь.
Персик со вздохом и скукой оглядел свою купальню. Казалось бы, все респектабельно, и потолок зеркальный, и из-под воды подсветка, а все как-то бедно, несолидно… Танцовщиц заказать, что ли? Пусть попляшут. И Штырек порадуется. Надо полагать, у него в партизанских схронах такого не бывает.
