клевете и уже 18 лет страждет невинно; приглашал прочесть его Исповедание веры, указывал на разные погрешности в наших богослужебных книгах и в заключение просил избавить его от клеветы, дозволить ему ходить в церковь и приступать к святому причастию или отпустить его из России в Святую гору. Обращался и к какому-то архиерею, оправдывал себя как переводчика богослужебных книг; объяснял, что исправлением их не мог сделать никакой «досады» русским чудотворцам, угодившим Богу по этим книгам, и выражал желание, чтобы перестали клеветать на него, Максима, но не просил о разрешении, из чего и можно заключать, что послание адресовано было не к митрополиту. Два послания написал Максим к царю Иоанну. В первом, обширном, давал ему наставления, как царствовать, учил его подражать Небесному Царю Христу Богу человеколюбием, благостию, правосудием, чтить и жаловать митрополита и епископов, князей, бояр и воевод, ограждать вдов, сирот, бедных, обидимых и, наконец, просил отпустить его во Святую гору и уважить ходатайство о нем тамошних иноков. Во втором, кратком, послании Максим снова умолял Иоанна отпустить его во Святую гору и объяснял, что он исполнил то, за чем был вызван в Россию, и что более он здесь не нужен. Написал Максим и к митрополиту Макарию (в 1547 г.), превозносил его достоинства и добродетели, о которых слышал, и, призывая Бога во свидетеля невинности своей и правоверия, умолял митрополита разрешить ему причастие Святых Даров Христовых и отпустить его во Святую гору. А когда Макарий отвечал Максиму: «Узы твоя целуем, яко единаго от святых, пособити же тебе не можем», когда чрез протосинкела своего, инока Алексея, уведомил его, что какие-то клеветники утверждают, будто он требует суда соборного и говорит: «Если не дадите мне суда, то не приму и от Божественного причастия», и подают совет, что Максим мог бы причащаться и без разрешения, тайно, под предлогом болезни, действительной или мнимой, – тогда Максим написал Макарию другое послание и спрашивал: «Как же ты не можешь пособить мне? Кто выше тебя в России по делам церковным, кто милостивее тебя к обидимым, кто станет противиться тебе?» А вместе удостоверял митрополита, что никогда не требовал суда пред Собором, вовсе не отказывался от причастия без соборного суда, что не просит суда, а просит только милости и разрешения причащаться Святых Христовых Тайн и что причащаться тайно, без разрешения, «со лжею» не научен от святых апостолов и святых отцов. Отправляя это послание к Макарию, Максим отправил чрез одного и того же человека (Андрея Семенова) послание и к известному любимцу царскому Алексею Адашеву и, между прочим, писал: «Молю тя, прочти и сам посланейцо мое, егоже черкнул к преосвященному, и в том уразумееши известно всю мою кривду и правду клевещущих мене...», и далее: «А мене, Бога ради, заклинаю вас Иисус Христом, не оставите без причастия; суд, господине, не прашивал и не прошу, милости прошу – покажите милость». Около того же времени написал Максим еще послание к одному из знатнейших бояр и царедворцев Петру Ивановичу Шуйскому и выражался: «Не оно прошу, да отпущен буду в честную и многожелаемую всем православным Святую гору – вем бо и сам, яко таковое мое прошение несть вам любезно, ниже благоприятно, – но оно прошу от вашея велелепныя светлости, да мя сподобите причастия Пречистых и Животворящих Христовых Тайн, ихже непричастен пребываю лет ужь 17... Другую благодать прошу у вашего велелепия: отдадите ми яже со мною оттуда пришедшия эде книги греческия на просвещение вкупе и утешение духовное окаянней души моей».
Несмотря, однако ж, на все эти послания Максима, на все его просьбы и заклинания, участь его не изменялась. Этого мало. За Максима ходатайствовал в 1544 г. пред царем Иоанном Васильевичем сам Вселенский патриарх Дионисий, и не от своего только имени, но и от имени Иерусалимского патриарха Германа и 70 других святителей, бывших тогда на поставлении его, Дионисия, в Константинополе, и говорил, что если царь не отпустит Максима на Афон, то «Самому Богу погрубит и оскорбит толиких богомольцев своих». А в следующем году о том же самом ходатайствовал пред Иоанном и Александрийский патриарх Иоаким, присовокупляя, что не перестанет повторять свои послания и просьбы, пока не будет царем услышан. Но напрасно. В самой России у Максима было много доброжелателей и ходатаев, которые извещали его обо всем, что происходило в Москве вокруг митрополита. В Максиме принимали участие и старались помогать ему в нуждах: известный Алексей Адашев «жаловал его всяким делом и образом», и митрополит Макарий посылал ему «денежное благословение». Максима уважали: боярин Петр Шуйский нарочно приходил к нему, чтобы побеседовать с ним; Алексей Адашев любезно переписывался с ним и брал у него для прочтения его сочинения; сам митрополит Макарий настоятельно просил Максима присылать к нему эти сочинения, действительно получал их и весьма похвалял. И все эти люди, все доброжелатели и почитатели Максима не могли сделать для него то, о чем он настоятельно просил и молил. Отчего же так? Оттого, думаем, что у Максима много было врагов, особенно между сильными боярами, врагов, которых он нажил себе еще прежними своими обличениями и которые даже в 1547 г., как мы видели, не переставали выдумывать на него новые клеветы. Оттого, что в самих своих оправданиях некоторых Максим позволял себе выражаться слишком резко о русских богослужебных книгах, о русских священниках и о всех тех, которые будто бы только по злобе, по вражде, по клевете осудили его (в том числе не могли не разуметь и великого князя Василия Ивановича, отца Иоанна IV). Оттого, что самое покаяние и оправдания Максима казались недостаточными. Он утверждал и повторял, что его осудили совершенно невинно, каялся только в «некиих описях», которые были допущены им будто бы ненамеренно и в которых будто бы были виновны собственно его помощники, а в доказательство своей преданности Русской державе указывал только на свои о ней молитвы. Но тогда у нас многие еще могли помнить, как происходило дело на Соборах против Максима, в чем он обвинялся и как оправдывался; могли смотреть на «описи» его совсем иначе, и именно так, как смотрели на них бывшие на Максима Соборы; могли помнить и передавать царю Ивану Васильевичу, что Максим заподозрен был в злоумышлениях против России, в сношениях с турецким послом и обвинялся в ругательных словах и насмешках против самого государя Василия Иоанновича. Сам митрополит Макарий при всем своем желании без воли государя, без согласия бояр в его малолетство не мог разрешить Максима, тем более что последний осужден был целым Собором. А отпустить Максима в Святую гору просто боялись, не доверяя его расположенности к России. Еще в 1525 г., прежде нежели он был судим и осужден, один из бояр говорил ему, что его не отпустят на Афон, и мысль свою объяснял так: «Мы имеем на тебя подозрение, ты человек разумный, узнал здесь наше доброе и худое и стал бы там рассказывать все». Тем более могли иметь такое подозрение на Максима теперь, когда он был уже осужден и столько потерпел в России; тем более могли опасаться, что он, выехав теперь из России, по чувству озлобления и мщения постарается вредить ей всем, что только возможно, и не перестанет хулить и бесславить всех и все русское, начиная с самого государя. Неудивительно, что даже люди, расположенные к Максиму, каков был боярин Петр Шуйский, и слышать не хотели, когда он начинал проситься на Афон. Да и сам Максим наконец понял это и перестал настаивать, чтобы его отпустили во Святую гору, а просил только об одном: чтобы ему разрешили причащаться Святых Тайн.
Может быть, эта самая уступка со стороны Максима, эта покорность его и вызвали к нему снисхождение со стороны царя Иоанна и его советников. Как бы то ни было, только в 1551 г. «умолением» троицкого игумена Артемия и других доброжелателей Максима государь приказал освободить его из заточения и перевесть в Сергиеву лавру, где он, уже дряхлый и больной ногами и всеми членами, с притупившимся от слез зрением, мог спокойно провести последние годы своей жизни. А митрополит Макарий разрешил Максиму и причастие Святых Христовых Тайн. Это случилось уже после Стоглавого Собора, ибо уже по окончании его Артемий сделался игуменом Троицкой обители. И здесь-то разгадка, почему Максима при всем уважении к его уму и познаниям не пригласили на Стоглавый Собор: Максим был тогда под запрещением как обвиненный в неправославии и находился в заточении. А вот когда он был освобожден и разрешен, тогда сам царь приглашал его на Собор против Башкина и потом просил, по крайней мере, мнения его о новоявившейся ереси. В 1553 г. Иоанн Васильевич после тяжкой болезни, вследствие данного обета отправился по монастырям для богомолья вместе с царицею и новорожденным сыном и, прибыв в Сергиеву лавру, удостоил здесь своим посещением старца Максима. Максим будто бы не советовал царю исполнять данного обета, говоря, что «обеты таковые с разумом не согласуют», что святым, как и Богу, можно молиться везде, а советовал лучше позаботиться о вдовах и сиротах воинов, погибших во время казанского похода, нежели исполнять «обещания не по разуму». Но так как Иоанн хотел непременно ехать по монастырям, то Максим будто бы послал сказать ему: «Если не послушаешь моего совета, то сын твой умрет во время пути». И это пророчество исполнилось. Таково последнее сказание о Максиме, если не совершенно измышленное, то едва ли не искаженное Курбским, известным ненавистником монастырей, ибо трудно поверить, чтобы Максим мог так смотреть на благочестивые путешествия православных на богомолье и так отзываться об их обетах, даваемых с этою целию; чтобы Максим не понимал, что царь мог и исполнить свой обет, данный во время болезни, и позаботиться о вдовах и сиротах своих воинов. В 1556
