прийти даже мёртвый.
– Пожалуй. Но никак не соображу, с чего я понадобился твоей жене. У вас вроде праздник…
– Да, праздник; ты на него зван. Не о жене веду я речь. Та, кто зовёт, тоже женской породы. Она безгрешная и девственная неженатка.
– Час от часу не легче. Руна, что ли?..
– Воистину. – Кайчеке, как мог, старался быть велеречивым и высокопарным. Или это день такой, что принято выражаться одним высоким штилем? – Не робей! Даже усопшим выпадает день и час, когда их бурит страсть.
– Обуревает, – поправил Форт, недоумевая, зачем Руна выбрала столь беспокойный денёк для встречи. Нашла что-то новенькое и важное о руднике? В любом случае зря она звать не станет; надо пойти.
– Да. Как знать – вдруг она обурела по тебе?
Заглянул Махтур, приятель неряхи Ахтаван – он не прошёл кровавую баню Хэйры и негативно относился к беснованию отставной солдатни, помешанной на воспоминаниях о прежнем месте службы и справляющей вражеский праздник. Вид лайгито с мечами и цанцами у пояса его не обрадовал.
– Эких ты. Артон, гостей принимаешь. Лучше б ты с ним встречался не здесь. Вряд ли тебе понравилось бы, носи он цанцы твоих одновидцев.
– Смотря каких одновидцев. Кое-чьи цанцы я бы сам охотно поносил, хотя не по душе мне процедура их добычи.
– И попроси его не задерживаться. То, что патриоты унеслись на локовище, не значит, что тут ни одного не осталось.
Кайчеке не по-людски вывернул голову и смерил Махтура бесчувственным взглядом.
– Их не позорит факт, что я их ношу. Они были храбрые воины, я почитаю их славные цанцы и горжусь ими. Я никогда их не продам. Продают лишь цанцы безнравственных скотов, осквернивших святые заповеди. Из цанц бешеных ублюдков жрицы сеют порошок проклятия…
– В общем, Артон, я тебя предупредил. Мой совет – проводи гостя лично, а то мало ли что может случиться. Против тебя я ничего не имею, не думай. Речь идёт о спокойствии в доме.
Подчёркнутая осторожность Махтура была объяснима. Он-то видел, как этот уступавший ему ростом эйджи в несколько секунд разметал троих биндэйю, из спокойного прохожего превратившись в мелькающую тень – невесомое тело и четыре разящих рычага. Совсем не хотелось вновь увидеть этот аттракцион. Но стерпеть жабу, увешанную головами соплеменников!..
– Нет проблем, Махтур. Кайчеке, идём вместе.
Зеваки завистливым стоном и гомоном недовольства провожали полицейский бронеавтомобиль, с трудом продвигавшийся по тесной Анфур. Везут! Привезли! Сейчас выгрузят! Жрица Оййоте вышла встречать броневик со свитой из девушек, одетых в венцы из перьев и чешуйчатые юбочки; двадцать юношей и мужей с кинжалами оберегали своих повелительниц и возлюбленных. Фургон-сейф открылся, полицейские выстроились коридором, держа оружие наготове, и Люсьен Сен-Гримальд вынес опечатанный сосуд с сухим асаэ, до этого дня хранившийся в подземном этаже банка.
Правительство Альты с невероятной толерантностью относилось к любым иномирянам, хоть бы те украшались отрезанными заживо цанцами близких родственников, и охотно уморило бы несколько миллионов своих латиноязычных, лишь бы пришельцы не пожаловались на притеснения. Не попрать ничьи традиции, не ущемить никого в отправлении культовых потребностей – вот что денно и нощно заботило альтийские власти. Сии незыблемые принципы вместе с чистоплотностью и любострастием они вывезли со Старой Земли, где безоглядная ксенофилия средиземноморских народов некогда привела к Третьей мировой войне и к тому, что генотип французов пришлось воскрешать путём генной инженерии. Некоторое отрезвление настало, когда земляне встретили разумных, породниться с коими мешала видовая принадлежность – но альтийцы и здесь всех превзошли, создав те законы о браке, по которым Форт собирался жениться на древовидном папоротнике. И кинжалы, и разрешённое потребление асаэ – всё входило в принцип толерантности.
Alter – «другой», Altum – «высота»; непохожесть и возвышенность, альтернативность вплоть до «навыворот» – всё это читалось в имени латинского сообщества, заявлявшем: «Мы ИНЫЕ, не как все; мы – ВЫШЕ убогих понятий!» Но в скопище любопытных на Анфур то и дело прорывались рудименты низменной нетерпимости.
– Им, значит, можно. А меня бы за полграмма – враз на кериленовый рудник.
– Но это их обычай, их традиция!
– Лопотать по-своему у них традиция, чтоб ты не понял ни шиша – то ли тебя обзывают, то ли зарезать собираются.
– Слышь, а говорят – без наркоты жабы не размножаются. Только по великой дури, накачавшись до ушей этим асаэ.
– Да-а, как подумаешь про волосатого и красного тритона без хвоста, что он – твоя подружка, от горя только дурью и забудешься.
– Надо внедрить единый язык. Тогда установится взаимопонимание.
– По мне, легче кошку с собакой скрестить, чем с чужим договориться.
Оййоте приняла сосуд; девы из её свиты, привстав на носочки, окропили лейтенанта Сен-Гримальда пудрой из жезлов с дырявыми навершиями, а мужчины навесили на него несколько гирлянд.
Не желая рисоваться на глазах у репортёров, освещавших праздник полнолуния, Руна скрывалась в ангаре, где лайгито устроили своё торжество. Гирлянда гостьи и покровительство сестрицы Цанцукэ ограждали её от недоразумений, хотя Руна догадывалась, что присутствие чужой многим не по нраву. Она ждала, когда Кайчеке приведёт Форта – было условлено, что они проникнут через лаз из дома 66, тем же ходом, каким заносились сосуды с асаэ. Официально разрешённого количества, как пояснила Цанцукэ, не хватит, но есть сокровенно спрятанные от посторонних глаз запасы.
Ворота ангара с гулким «бумммм» затворились, и снаружи встала шеренга мужчин, охраняющих
