Послы

— Потому что хотели испить чашу до дна?

Некоторое время Стрезер молчал, взгляд его обратился к открытому окну — к сумеречной дали.

— Я справлюсь в банке, куда им теперь переадресовывают письма; утром напишу им о своем решении, которого они, вероятно, ждут. Мой окончательный вердикт будет доставлен им без промедления.

Лицо Чэда, на которое Стрезер вновь устремил глаза, в достаточной мере отражало, как усваивается Чэдом личное местоимение во множественном числе, и Стрезер перешел к заключительной части своей лекции. Он продолжал, как бы говоря с самим собой:

— Конечно, сначала я должен обосновать то, что собираюсь сделать.

— Вы великолепно умеете обосновывать, — заявил Чэд.

— Речь не о том, что я советую тебе не уезжать, а о том, что категорически запрещаю тебе даже думать о такой возможности. Заклинаю тебя всем, что для тебя свято!

— А почему вы думаете, что я способен?.. — удивился Чэд.

— Ты был бы тогда не только, как я уже сказал, законченным негодяем, — продолжал тем же тоном его собеседник, — ты был бы хуже чем преступник!

Чэд посмотрел на него еще внимательнее, словно пытаясь оценить степень его подозрений.

— Не понимаю, из чего вы заключили, что она мне наскучила?

Стрезер сам не до конца это понимал. У восприимчивых натур подобные впечатления рождаются неуловимо, мимолетно, так что невозможно привести в их пользу убедительные доводы. Однако в том, что в ответе Чэда прозвучал намек на пресыщенность как возможный повод для разрыва, Стрезеру послышались зловещие нотки.

— Я чувствую, сколько еще она может сделать для тебя, она сделала далеко не все. Оставайся с нею, по крайней мере, до тех пор.

— И покинуть ее после? — Чэд по-прежнему улыбался, но улыбка его пропала втуне: тон его собеседника стал еще жестче.

— Не покидай ее до. Когда ты получишь от нее все, что можно получить… Надеюсь, ты не понял меня превратно, — добавил он с мрачноватой суровостью. — Я не хочу сказать, что тогда будет самое время. Но поскольку от такой женщины всегда можно еще что-нибудь получить, в моем замечании нет ничего для нее обидного. — Чэд не прерывал его, он слушал с должным почтением, слушал, пожалуй, даже с откровенным любопытством эти намеренно подчеркнутые слова. — Я помню тебя таким, каким ты был когда-то.

— Болван болваном? — Ответ последовал с такой молниеносной быстротой, словно Стрезер надавил пружинку; в молодом человеке отразился такой избыток готовности, что Стрезер вздрогнул и не сразу нашелся.

— Во всяком случае, ты едва ли тогда стоил того, что я из-за тебя перетерпел. Сам ты охарактеризовал себя более точно. Цена тебе возросла пятикратно.

— Быть может, этого достаточно? — дерзнул заметить Чэд шутливым тоном, к которому Стрезер остался глух.

— Достаточно? — переспросил он.

— А если я имею намерение жить на проценты с приобретенного капитала? — Но его собеседник по- прежнему не удостоил внимания его шутливый тон, и Чэд без труда этот тон отбросил. — Конечно, я помню, денно и нощно, чем я ей обязан. Я обязан ей всем. Поверьте, — голос его звучал вполне искренне, — она ни капельки мне не надоела.

Стрезер широко открыл глаза: подумать только, в какие слова позволяют себе нынешние молодые люди облекать свои мысли! Всякий раз только диву даешься. Чэд ведь не имел в виду ничего дурного, хотя от него всего можно было ожидать, но он произнес «надоела» так, как если бы речь шла о том, что ему надоело есть в качестве второго блюда жареную баранину.

— Мне еще ни разу, ни на одно мгновение не было с нею скучно, я ни разу не мог упрекнуть ее в отсутствии такта, в чем иногда можно упрекнуть даже самых умных женщин. Она никогда не говорит о своем такте — а женщины этим грешат, даже самые умные, — просто проявляет во всех случаях жизни. Но ни разу не проявляла его в такой мере, с таким благородством, — заключил он для большей убедительности, — как на днях. — И со всей добросовестностью присовокупил: — Она еще ни разу не была мне в тягость.

Стрезер помолчал, потом еще суровее произнес:

— Ну, если бы ты не отдавал ей должное…

— Я был бы отпетым негодяем?

В дальнейшие объяснения по этому поводу Стрезер пускаться не стал — это могло бы завести слишком далеко. И поскольку ему ничего не оставалось, как повторяться, счел за благо произнести вновь:

— Ты обязан ей всем — несравненно больше, чем она могла бы быть тебе обязана. Иными словами, твой долг перед ней безоговорочный. Не допускаю и мысли, что кто-то другой может притязать на это с большим правом.

Чэд взглянул на него с улыбкой.

— Насчет других вам, разумеется, все известно лучше, чем мне: ведь не кто иной, как вы, сообщили мне об их притязаниях.

— Не спорю… я делал все, что было в моих силах, но лишь до тех пор, пока мое место не заняла твоя сестра.

— Она его не заняла, — возразил Чэд. — Да, она пришла вам на смену, однако я с самого начала знал, что ей вас не заменить. Вас никто не может заменить… Это невозможно. Ваше место навсегда за вами.

— Да, конечно, — вздохнул Стрезер. — Я знал это. И думаю, ты прав. Никто на свете не относится к некоторым вещам так непроходимо серьезно. Ничего не поделаешь, — добавил он, снова вздохнув, словно чувствовал себя несколько странно вследствие только что изреченной истины, — таким уж я создан.

Минуту-другую Чэд обдумывал то, каким Стрезер создан, и, по-видимому, с этой целью изучающе на него смотрел. Вывод, к которому он пришел, был, судя по всему, благоприятным.

— Вам никогда не нужно было, чтобы вас улучшали. Да и не нашелся бы никто на это способный. Никому бы это не удалось, — заявил Чэд.

— Прошу прощения, удалось, — не сразу проговорил Стрезер.

— Кому же? — с сомнением и слегка забавляясь спросил Чэд.

— Женщинам, разумеется, — ответил с туманной улыбкой Стрезер.

— Женщинам? — глядя на него во все глаза, рассмеялся Чэд. — На это, по-моему, способна одна- единственная! Как бы то ни было, — добавил он, — грустно, что я должен вас лишиться.

Стрезер, который собрался было уже сняться с места, помедлил.

— Тебе не страшно?..

— Страшно?..

— Не страшно сбиться с пути, как только я спущу с тебя глаза? — Не дожидаясь, пока Чэд ему ответит, Стрезер поднялся. — Нет, я, право же, — одернув себя, рассмеялся он, — я просто поразителен.

— Да, вы неслыханно нас избаловали!

Со стороны Чэда это было едва ли не чрезмерно расточительным проявлением чувства, но за этим, совершенно очевидно, стояло желание успокоить, желание победить недоверчивость и обещание не отступаться. Схватив на ходу в передней цилиндр, он вышел вместе со своим добрым другом из квартиры, спустился с ним по лестнице, взял его на улице — как бы в знак признательности — под руку, обходясь с ним не то чтобы как с человеком дряхлым или очень пожилым, а скорее как бы с благородным чудаком, нуждающимся в бережном обращении. Не отставая ни на шаг, он шел рядом со Стрезером и дальше, квартал за кварталом. «Ничего не надо говорить, ничего не надо говорить» — снова и снова давал он почувствовать Стрезеру на протяжении всего пути. Его «ничего не надо говорить», по крайней мере сейчас, в минуту относительного расставания, означало, что не надо говорить вообще о чем бы то ни было, хоть сколько-нибудь его касающемся. Стрезер прекрасно понимал, что на самом деле происходит с Чэдом: он осознал, прочувствовал и клятвенно подтвердил свой зарок, и все это продолжалось и продолжалось, как