приняли не унию, а латинство. Но множество русских дворян оставались еще в православии и твердо ратовали за него, как свидетельствуют списки православных братств: Люблинского (в котором участвовали 40 дворян), Минского (52), Виленского, Луцкого, Киевского и других, а также новые православные монастыри, основанные дворянами. Правда, в числе этих дворян не было уже под конец настоящего периода сенаторов, но находились еще князья Огинские, Корыбуты-Вишневецкие, Полубенские, Корецкие, Друцкие-Горские, Друцкие-Любецкие, Чарторыйские, Четвертинские, Сангушки-Коширские, хотя другие лица некоторых из этих княжеских фамилий держались уже латинства; находились также дворяне, занимавшие более или менее важные служебные должности в государстве: подкомории, чашники, городничие, городские судьи, подсудки, подстолии и пр. Эти православные дворяне составляли еще довольно грозную силу против унии, когда они собирались на сеймики и на сеймы. Унию приняли почти тридцать городов: Вильна, Новогрудок... Но как приняли? В Вильне, например, было еще много православных и существовало самое сильное православное братство. Да и что значили тридцать городов, если бы и действительно все жители в них приняли унию, в составе целого края, в котором числилось до 8000 приходских церквей греческого обряда, когда во владениях одного князя К. Острожского (†1608), куда при жизни его вовсе не могла проникнуть уния, находилось до 35 городов и местечек и 671 село?.. Без сомнения, уния могла уже быть введена тогда и в селах, – во всех тех селах, которые составляли имения самих униатских владык, самого короля и сочувствовавших ей латинских бискупов и латинских панов. Но зато православие оставалось господствующим в имениях всех русских православных дворян, в имениях и протестантских дворян, где оно существовало прежде, в имениях даже латинских дворян, неприязненных к унии, где оно существовало прежде. А главное – оно оставалось господствующим во всех многочисленных городах края, кроме тех тридцати, которые Рутский считал принявшими унию. Особенно сильно было православие под конец периода, по свидетельству самого Рутского, в воеводствах Киевском, Волынском и Подольском. Униаты имели уже до двадцати монастырей. Но все эти монастыри были отняты у православных, за исключением, кажется, одного минского Свято-Духовского, устроенного самими униатами; между тем как православные со времени появления унии основали до десяти новых монастырей и имели еще, по сознанию Рутского, «много монастырей» прежних в воеводствах Киевском, Волынском и Подольском. Кроме того, православные, считавшие еще в среде своей немало богатых и достаточных помещиков, соединившись в сильные братства, старались поддерживать свои монастыри и свои церкви. А униаты только жаловались, что их церкви очень бедны и некому поддерживать и украшать их, простой народ крайне беден, священники также бедны, дворян же униатов почти нет. Униаты заботились преимущественно о поддержании виленского Свято-Троицкого монастыря и немногих других, где находились их училища, а прочие монастыри только истощали и разоряли, например, древний православный Лещинский монастырь довели, наконец, до того, что он превращен был в питейный дом. Рутский хвалился своими базилианами и их школами, особенно виленскою, из которой выходили уже ученые богословы, также покорностию белого духовенства своим архипастырям. Но орден базилиан едва лишь был учрежден, его школы только что заводились, виленская униатская семинария, основанная в 1601 г., могла дать еще весьма мало ученых мужей, а белое духовенство хотело не хотело – не в состоянии было не покоряться своим грозным архипастырям, которые умели с ним расправляться. Между тем православное духовенство, как монашествующее, так и белое, если оставалось в православии и не переходило в унию, то единственно по своей доброй воле, по своей приверженности к православию, и мужественно, непоколебимо отстаивало свою веру, несмотря ни на какие притеснения от униатских митрополитов и прочих владык. А православные училища острожское, львовское, отчасти виленское все вместе действительно приготовили уже довольно ученых мужей и проповедников, так что в 1620 г. один из православных депутатов (Лаврентий Древинский) не без основания мог произнесть на варшавском сейме следующие слова: «Если бы не совершилось отступление некоторых из нашего духовенства от своего законного архипастыря (т. е. Цареградского патриарха), если бы исшедшие от нас (униаты) не восстали на нас, то такие науки, такие училища, столько достойные и ученые люди никогда не открылись бы в народе русском и учение в наших церквах по-прежнему оставалось бы покрытым прахом нерадения». Вообще, положение унии в Западнорусском крае было еще очень непрочно и ненадежно, потому что она как вводилась, так и поддерживалась только насилием. Против нее открыто враждовали православные, ей не сочувствовала большая часть и латинян, светских и духовных, ее не любили сами даже униаты, по крайней мере низшее духовенство и народ, которые приняли и содержали ее вовсе не по убеждению, а поневоле. Единственною опорою для унии и ревнителей унии оставался король Сигизмунд III, и без его постоянной поддержки уния пала бы неизбежно. Напротив, православие в тех же областях было еще очень сильно не столько многочисленностию, сколько приверженностию к нему его последователей, которые, не находя покровительства своей вере в короле, старались отыскивать защиту ей в законах отечества, на судах и генеральных сеймах и мужественно переносили за нее всякие несправедливости и притеснения. Под конец периода на защиту православия в Литве и Польше явилась новая сила – казаки.
Глава III. Патриарх Московский Филарет и два его приемника
I. Патриарх Филарет Никитич
Одною из главных забот царя Михаила Федоровича с самого избрания его на престол была забота освободить из плена своего отца митрополита Филарета Никитича. С этою целию еще в 1613 г. все представители Русской земли, земский Собор писали из Москвы по воле своего государя к польскому королю Сигизмунду и предлагали ему прекратить войну и разменяться пленными. В следующем году такую же грамоту послали московские бояре в ответ польским и литовским панам радам, изъявившим согласие начать переговоры, о чем тогда же известили и своих соотечественников, находившихся в плену у поляков, а к Филарету Никитичу написал и сам государь и послал к нему сретенского игумена Ефрема, который и оставался при нем до конца плена. В 1615 г. переговоры действительно начались, но не привели к желанной цели; потом не раз возобновлялись, пока продолжалась война, но также не имели успеха и только к концу 1618 г. (1 декабря) окончились заключением перемирия между Россиею и Польшею на четырнадцать лет и шесть месяцев. А размен пленных, когда освободился из неволи и митрополит Филарет, последовал только 1 июня 1619 г. при реке Поляновке, на рубеже за Вязьмою. Таким образом, Филарет пробыл в плену (с 13 апреля 1611 г.) восемь лет полтора месяца и два дня. Этот продолжительный плен, соединенный с тяжкими лишениями для Филарета, чрезвычайно возвысил его в глазах всех сынов России: на него смотрели как на мученика, пострадавшего за отечество и за православную веру от поляков.
Государь, обрадованный освобождением своего отца, пожелал устроить для него самую торжественную встречу. В Можайске его встретили Рязанский архиепископ Иосиф с архимандритом и игуменом, боярин князь Димитрий Михайлович Пожарский да окольничий князь Волконский. Под Звенигородом, в Саввине монастыре, – архиепископ Вологодский Макарий с двумя архимандритами, боярин Морозов да окольничий Пушкин. В селе Хорошове – митрополит Крутицкий Иона с архимандритом Троице-Сергиева монастыря Дионисием, боярин князь Трубецкой да окольничий Бутурлин. За пять верст от Москвы вышел навстречу Филарету сам государь со всем своим царским синклитом и бесчисленным множеством народа и поклонился в ноги своему отцу митрополиту, а последний также поклонился своему сыну государю, между тем как свидетели этого трогательного свидания проливали слезы. В самой Москве встретили Филарета духовные власти с крестами и иконами за каменным городом, откуда он пошел в соборы Успенский и Благовещенский для поклонения святыне и затем, посетив царя в его палатах, остановился на Троицком подворье. Это было 14 июня. Столица торжествовала: во всех церквах ее и монастырях пелись благодарственные молебны со звоном. Царь велел освободить узников из темниц, заложил в Москве церковь во имя пророка Елисея, празднуемого 14 июня, и дал обет сходить на богомолье по монастырям, в которых находились мощи и чудотворные иконы, что потом и исполнил.
Едва прошло несколько дней со времени возвращения митрополита Филарета, как совершилось его избрание и наречение в патриарха. В Москве находился тогда Иерусалимский патриарх Феофан, прибывший к нам ради милостыни и в первый раз представлявшийся государю 19 апреля того года. Встреча этого патриарха, когда он приближался к Москве и в самой Москве, а потом торжественный прием его государем в Золотой палате происходили по тому образцу, как прежде все это было устроено для Цареградского патриарха Иеремии. Помещение Феофану и его свите дано было в Чудовом монастыре. Неизвестно, в какой именно день Феофан держал совет с митрополитами, архиепископами, епископами и всем освященным Собором Русской земли, но только на этом совете все единогласно положили просить
