как описывает очевидец события Павел Алеппский, словами которого мы и воспользуемся, – открыл пред патриархом книгу Бесед, из которой он и начал читать Беседу, соответствующую дню, о поклонении св. иконам. А прочитав ее всю от начала до конца, присоединил к ней еще собственные объяснения и увещания очень обширные: он говорил против новых икон. Некоторые московские живописцы мало-помалу при писании икон переняли манеру польских и франкских живописцев, и иконы, написанные таким образом, назывались новыми. Никон, будучи великим ревнителем и до крайности любя греческие обряды, послал своих людей, которые и позабрали иконы нового письма отовсюду, где их ни находили, даже из домов самых знатных сановников, и принесли к патриарху. Это происходило в прошлое лето (т. е. 1654 г.) в отсутствие царя, до появления морового поветрия. Никон приказал своим служителям выколоть глаза у собранных новых икон и в таком виде носить их по городу и объявлять царский указ, угрожавший строгим наказанием тем, кто впредь осмелится писать подобные иконы. Москвитяне, весьма приверженные к иконам, как бы они ни были написаны... увидя это, пришли в сильное негодование и говорили, что патриарх тяжко погрешил. Осыпая его бранью, они делали сходбища, на которых прямо называли его иконоборцем. Когда же при таком настроении умов обнаружилась моровая язва и случилось солнечное затмение, то все стали говорить, что это наказание Господне за нечестие патриарха, ругающегося над св. иконами. Озлобление на Никона было так велико, что покушались даже убить его... Теперь, когда царь находился уже в Москве и присутствовал в церкви, патриарх смело повел речь против новых икон и пространно доказывал, что писать иконы по франкским образцам беззаконно. При этом, указывая на некоторые новые иконы, вынесенные к аналою, ссылался на нашего владыку патриарха во свидетельство того, что иконы те написаны не по греческим, а по франкским образцам. Затем оба патриарха предали анафеме и церковному отлучению всех, кто впредь будет писать или держать у себя в доме франкские иконы. Причем Никон брал одну за другою подносимые ему новые иконы и, каждую показывая народу, бросал на железный пол с такою силою, что иконы разбивались, и наконец велел их сжечь. Тогда царь, человек в высшей степени набожный и богобоязненный, слушавший в смиренном молчании проповедь патриарха, тихим голосом сказал ему: „Нет, батюшка, не вели их жечь, а лучше прикажи зарыть в землю“. Так и было поступлено. Каждый раз, когда Никон брал в руки какую-либо из незаконных икон, он приговаривал: эта икона взята из дому такого-то вельможи, сына такого-то (все людей знатных). Он хотел пристыдить их всенародно, чтобы и другие не следовали их примеру». Можно судить, до какой степени должна была поразить присутствовавших в церкви проповедь Никона, сопровождавшаяся такими действиями и свидетельством Антиохийского патриарха. Но Никон этим не ограничился: вслед за проповедью против новых икон он начал проповедь еще против другого новшества – против двуперстного крестного знамения. «Он говорил, – продолжает Павел Алеппский, – с таким же жаром, как прежде, о том, что москвитяне неправильно полагают на себя знамение креста: крестясь, они складывают персты руки не так, как складываем мы, а как святители благословляют. В подтверждение своих мыслей Никон опять сослался на нашего владыку: он-то и сказал Никону еще прежде, что не так следует креститься, как крестятся москвитяне. Владыка наш, призванный теперь Никоном во свидетели, обратившись к народу, сказал через переводчика: „В Антиохии, а не в другом месте последователи Христа начали в первый раз называться христианами, и оттуда пошли все церковные обряды. Но ни там, ни в Александрии, ни в Константинополе, ни в Иерусалиме, ни на горе Синае, ни на Св. горе, ни в Молдавии, ни в Валахии, ни у казаков никто не крестится так, как вы, а все согласно употребляют иное перстосложение“.
Прошло уже более восьми месяцев, как отправлено было Никоном с Мануилом греком послание к Цареградскому патриарху Паисию по вопросам церковным, но ответа не было. В Москве могли подумать, что или послание не доставлено по назначению при затруднительности тогдашних сообщений с Константинополем, или сам Паисий уже свержен с кафедры при тогдашней постоянной смене Цареградских патриархов. Как бы, впрочем, ни было, только Никон решился, не дождавшись ответа из Царьграда, созвать в Москве новый Собор. Об этом Соборе сохранилось два современных, хотя и весьма кратких, сказания. Первое принадлежит архидиакону Павлу Алеппскому и драгоценно потому особенно, что ясно обозначает время, когда происходил Собор. Собор происходил, по свидетельству Павла, в продолжение пятой седмицы Великого поста (которая в 1655 г. обнимала числа с 25 по 31 марта). И это свидетельство тем несомненнее, что Павел вел как бы дневник событий, более или менее касавшихся его отца, патриарха Макария, со времени прибытия его в Москву и описал в своем сочинении как то, что случилось замечательного прежде этой пятой седмицы Великого поста, так и то, что совершилось после. О самом Соборе Павел передает следующее: «Собор созван был по тому случаю, что наш владыка (Макарий) обратил внимание Никона на разные новины и недостатки в их церковных обрядах. Ибо русские а) совершают литургию не на антиминсе, как мы, с изображениями и частицею св. мощей, а просто на куске белого холста; б) из просфоры, назначенной для Агнца, вынимают не девять частиц, а только четыре; в) в Символе веры делают ошибочные изменения; г) прикладываются к иконам только раз или два в году; д) не раздают в церкви антидора; е) ошибочно творят знамение креста, слагая для того персты не так, как должно; ж) ошибочно думают о крещении поляков, полагая, что их нужно во второй раз крестить (при обращении в православие). На этом же Соборе были рассматриваемы и другие недостатки в (русских) обрядах и церемониях. Патриарх Московский вообще много слушался советов нашего владыки и в настоящем случае перевел с греческого языка на русский Служебник так хорошо и с такими пояснениями, что, кажется, и дети могли понимать теперь смысл греческих обрядов. Этого перевода Никон напечатал несколько тысяч экземпляров и разослал их по всем церквам страны. Велел также напечатать более 15000 антиминсов с свящ. изображениями и, вложив в них частицы св. мощей, разослал по всем церквам... В заключение отцы Собора объявили, что вторичное крещение поляков незаконно, опираясь на мнение нашего владыки патриарха и на постановления, заключающиеся в Евхологии и Номоканоне, так как поляки веруют и крещаются во Св. Троицу и не настолько разнятся от нас, как прочие еретики и лютеране, наприм. шведы, англичане, венгры и другие франкские секты, которые не соблюдают постов, не поклоняются иконам, не творят на себе крестного знамения и пр. Никон, любя все греческое, с жаром принялся за такие исправления и говорил на Соборе присутствовавшим архиереям, настоятелям монастырей и пресвитерам: „Я сам русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие“. На это некоторые из членов высшего духовенства с покорностию отвечали: „Вера, дарованная нам Христом, ее обряды и таинства, все это пришло к нам с Востока“. Но другие – так как во всяком народе бывают люди упрямые и непокорные – молчали, скрывая свое неудовольствие, и говорили в самих себе: „Не хотим делать изменений ни в наших книгах, ни в наших обрядах и церемониях, принятых нами исстари“.
Только эти недовольные не имели смелости говорить открыто, зная, как трудно выдержать гнев патриарха, как поступил он с епископом Коломенским, которого сослал в заточение. Согласившись с мнением Собора о незаконности перекрещивания поляков, Никон тут же передал нашему владыке патриарху шесть священников, приведенных в плен из Польши», как видно из описания, униатских, которых потом Антиохийский первосвятитель и присоединил всех к православной Церкви не чрез крещение, а чрез миропомазание.
Другое современное сказание об этом Московском Соборе находится в предисловии к Служебнику, напечатанному патриархом Никоном. Здесь говорится, что на Соборе присутствовали три патриарха, Московский Никон, Антиохийский Макарий и Сербский Гавриил, «с митрополиты и архиепископы, со архимандриты и игумены и со всем освященным Собором». Ни о царе, ни о епископах не упомянуто, потому что царь незадолго до Собора, 11 марта, в воскресенье второй седмицы Великого поста, уехал на войну, а епископ единственной тогда у нас епископии – Коломенский Павел еще в прошлом году был низложен и сослан в заточение, преемник же ему еще не был назначен. Далее говорится, что на Соборе занимались рассмотрением древних греческих и славянских рукописных книг, к которым Антиохийский патриарх Макарий присовокупил и свой Служебник и другие книги, и «обретоша древния греческия с ветхими славенскими книгами во всем согласующася; в новых же московских печатных книгах с греческими же и славенскими древними, многая несогласия и погрешения». Необходимо допустить, что хотя Собор продолжался и целую неделю, но такое сличение древних книг с новопечатными московскими сделано было не на самом Соборе, а предварительно было подготовлено учеными справщиками Епифанием Славинецким, Арсением Греком и другими, на Соборе же было только прочитано или показано отцам и проверено ими. Наконец, говорится, что Собор, избравши из всех книг одну – Служебник, и «во всем справя, и согласну сотворя древним греческим и славенским», повелел напечатать ее в Москве и вместе узаконил исправить согласно с древними греческими и славянскими книгами и прочие богослужебные книги, в которых
