— Понимаю. Она приезжала, чтобы пожаловаться вам на меня?
— Она приезжала выяснить, что она может сделать. Она была ужасно подавлена тем, что увидела накануне, в квартире вашего отца, и примчалась в Рикс под впечатлением минуты. Она вовсе не собиралась наносить мне визит, когда отправлялась из дома; но когда застала вас наедине с Оуэном, сразу решилась. Все, как есть, сказала она, было написано у вас на лицах: она говорила так, словно ничего подобного в жизни не видела. Оуэн на грани, но, может быть, есть еще время, чтобы его спасти, и вот с этой мыслью она бесстрашно бросилась в логово такого страшного зверя, как я. «Что только не сделает мать!» — повторяла она мне не раз. И впрямь, что только не сделает мать? Думается, я ей достаточно наглядно показала — что! Она пыталась сломить меня, взывая к моему доброму сердцу, как она выражалась; но с того момента, когда она стала клепать на вас, с того момента, когда обвинила Оуэна в вероломстве, я проявила столько добросердечия, сколько она только могла пожелать. Я поняла: от меня ждут сочувствия — ведь Оуэн убивает ее дитя! По мне, так пусть убивает — мне только в радость, но внешне я была с миссис Бригсток сама доброта. И при этом абсолютно честна. Не сказала ничего, чего бы не чувствовала. Я спросила ее, почему они не поженились тогда, много месяцев назад, когда Оуэн был к тому совершенно готов, и не преминула объяснить, что эта глупая ошибка со стороны Моны полностью освобождает его от ответственности. Не кто иной, как она сама, разрушила его привязанность, его иллюзии. Неужели она хочет выйти за него теперь, когда оттолкнула его от себя, когда он раздражен против нее, когда в сердце у него горькая обида. Миссис Бригсток, однако, напомнила мне, что и у Моны в сердце горькая обида, но, сказала она, не за тем она пришла ко мне, чтобы ворошить былое, а просто — чтобы вернуть Оуэна. Все, чего она ждет от меня, чтобы я, из простого сострадания, рассудила по справедливости. Оуэна адски опутали — она выразилась иначе: «сбили с толку» — и опутали, разумеется, вы. Но с ним все наладится, если я озабочусь устранить вас. И она спросила меня напрямик: может ли быть, неужели я хочу, чтобы Оуэн женился на вас?
Фледа слушала с невыносимой болью и все возрастающим ужасом, словно ее собеседница, камень за камнем, наваливала ей на грудь какой-то огромный груз. У нее было такое чувство, будто ее погребают заживо, заталкивают под своды чужой воли, и для воздуха теперь осталась лишь узенькая щель. Одно слово, чувствовала она, и щель закроется, и, задавая вопрос, который, как только миссис Герет прервалась, появился у нее на кончике языка, она, как ей в ужасе казалось, искушала судьбу:
— И что же вы сказали ей на это?
— Я была в замешательстве: видела, где опасность, — опасность, что она пойдет домой и доложит Моне, что я вам пособничаю. Разумеется, узнать, что Оуэн повернулся к вам, было для меня счастьем, но радость радостью, а я оставалась начеку. Несколько секунд я усиленно размышляла — и нашла свою нишу.
— Свою нишу? — пробормотала Фледа.
— Я припомнила, как вы связывали мне руки, чтобы я ни слова не говорила Оуэну.
— А вы припомнили, — поинтересовалась Фледа, — письмецо, которое вы, со связанными руками, все-таки сумели написать Оуэну?
— Вот именно; мое письмецо — образец сдержанности. Я вспомнила все то, что тогда запретила себе сказать. Я была ангелом деликатности — я себе ничего не позволила. Как святая. И уж если я тогда поступила так, то не по мне было давать этой женщине повод думать, будто я поступила наоборот. К тому же она совалась не в свое дело.
— И вы ей так и сказали? — осведомилась Фледа.
— Я сказала ей, что ее вопрос свидетельствует о полном непонимании характера моих отношений с моим сыном. Я сказала ей, что у меня нет с ним никаких отношений и что мы уже несколько месяцев не виделись и не общались. Я сказала ей, что мои руки абсолютно чисты: я никогда не пыталась толкать его к вам. Я сказала ей, что забрала из Пойнтона то, на что имела право, и никаких дурных поступков за собой не знаю. Я рассудила, что если и прикусила себе язык, помогая вам, то у меня, по крайней мере, есть оправдание, которое дает мне мое самопожертвование.
— И миссис Бригсток удовлетворил ваш ответ?
— Она явно почувствовала облегчение.
— Счастье ваше, — вздохнула Фледа, — что она, по всей очевидности, не знала, как вы в Пойнтоне, под самым ее носом, афишировали меня перед Оуэном.
Миссис Герет, по-видимому, вспомнила помянутый эпизод; она улыбнулась безоблачной улыбкой, особенно эффектной, дабы показать, что уже привыкла не принимать к сердцу недостойные намеки.
— Откуда же она могла знать?
— Могла, стоило Оуэну рассказать ей, как вы вспылили по поводу Моны.
— Но он же не рассказал. У него достало чутья скрыть это от Моны. Впрочем, неосознанно, но он уже был влюблен в вас.
Фледа устало покачала головой:
— Нет… влюблена была я.
Миссис Герет не преминула воспользоваться даже слабой искоркой и тут же добавила к ней своего огня.
— Ах вы, негодница! — воскликнула она и снова заключила свою молодую приятельницу в жаркие объятия.
Фледа не сопротивлялась. Она подчинилась, как больной зверек. Сейчас она подчинилась бы уже чему угодно.
— Что же было потом?
— Только то, что она уехала, полагая, что кое-что как-никак получила.
— И что же она получила?
— Ничего, кроме ленча. Зато я получила все!
— Все? — дрожащим голосом произнесла Фледа.
Миссис Герет, которую в ее тоне тоже, очевидно, что-то царапнуло, посмотрела на нее с недосягаемой высоты:
— Не подведите же меня теперь!
Ее слова прозвучали как угроза, и бедная девушка — она наконец прозрела — обессиленная упала в кресло.
— Что вы — о Бог мой — сделали?
Миссис Герет возвышалась перед ней, чувствуя себя на вершине славы, героиней, совершившей великое деяние.
— Я устроила вашу судьбу, — заявила она, и вся комната, как казалось испуганной Фледе, наполнилась сиянием ее величия. — Я отослала все обратно в Пойнтон.
— Все? — выдохнула Фледа.
— До самой крохотной табакерки. Последний груз ушел вчера. С теми же людьми. Мой милый Рикс, бедняжка, опустел. — И, словно чтобы увенчать благородство содеянного, пресечь все возражения, миссис Герет, высоко подняв свою красивую голову и потирая свои белые руки, заключила: — Они ваши, ваши, мокрая вы курица!
Фледа увидала слезы, выступившие на ее глубоких глазах.
Глава 18
Фледа не сразу постигла значение услышанного, но, осознав, почувствовала, что чаша ее горечи переполнена. Горечь была вызвана гнетущей мыслью, от которой ей вдруг стало нехорошо. Чем же она теперь оказалась, как не предательницей? Предательство ее выглядело особенно скверно в свете мотива, которым руководствовалась миссис Герет — ее друг, мотива, которым она отдавала дань ее, Фледы, значению. Миссис Герет хотела быть в ней уверенной и рассудила, что наилучший для этого путь — воззвать к ее чести. Если правда, как заявляют мужчины, что чувство чести у женщин развито слабо, это проливает свет на вопрос. Да, теперь, как бы там ни было, Фледа была поставлена перед фактом, и миссис
