направиться туда, куда она ему указала; насущным было то, что для голых полов и стен жилища его матери требовались ковры и гобелены, каковые она, Фледа, пользовавшаяся ее щедротами, могла для нее отыскать. В последующий месяц случались минуты, когда миссис Герет выглядела еще больше постаревшей и ослабевшей, хотя, по-видимому, ее стало много легче развлечь.
К концу месяца в один прекрасный день лондонская газета среди прочих новостей сообщила: «Мистер и миссис Герет, прибывшие сюда на прошлой неделе, отправляются в Париж». Вплоть до вечера они по поводу этого известия не обменялись ни словом и, скорее всего, вообще обошли бы его молчанием, если бы миссис Герет, совершенно некстати, вдруг не обронила:
— Вы, смею полагать, удивляетесь, почему я на днях с такой уверенностью заявила, что он не будет вместе с ней жить. И вот он, по всей очевидности, живет вместе с нею.
— Что, разумеется, совершенно правильно делает.
— Они — сверх моего разумения. Я отказываюсь их понимать, — сказала миссис Герет.
— А я понимаю — и всегда понимала, — отозвалась Фледа.
— В таком случае, куда вы денете его антипатию к ней?
— О, она сумела ее рассеять.
С минуту миссис Герет молчала, не находясь что ответить.
— Вы изумительны в выборе ваших слов! — только и воскликнула она.
Но Фледа, как истый просветитель, продолжала; она еще раз доставила себе удовольствие осознать, как замечательно владеет своим предметом.
— По-моему, когда вы тогда приехали к Мэгги, чтобы повидаться со мной, вы слишком разбрасывались. У вас было слишком много идей.
— Зато у вас — никаких, — парировала миссис Герет. — Вы полностью потеряли голову.
— Да, потеряла, у меня просто не укладывалось в сознании… но сейчас, думается, я понимаю. Тут все просто и вполне логично. Она из тех, кто при неудаче теряется, а при успехе расцветает и разворачивается вовсю. У нее появилась причуда, в которую она вложила всю душу, вцепилась зубами, — дом, точно такой, каким она его увидела.
— Она вовсе его и не видела, она на него и не посмотрела! — крикнула миссис Герет.
— Она смотрит не глазами, она смотрит ушами. И по-своему она его разглядела. Вероятно, именно поэтому и повела себя так неприятно. Но так она себя вела, только пока была причина.
— Продолжайте, продолжайте — сейчас я уже могу это вынести, — сказала миссис Герет; ее собеседница как раз остановилась.
— Да, можете, я знаю, иначе я ни за что не стала бы вести такой разговор. История с домом угнетала ее, но как только гнет сняли, она воспряла снова. С того момента, как Пойнтон стал снова тем, чем должен быть, ее естественное очарование обрело свою прежнюю силу.
— Ее естественное очарование! — с трудом выговорила миссис Герет.
— У нее бездна очарования, все так считают, и что-то в этом есть. Ее очарование, как и прежде, дало себя знать. Тут незачем подозревать что-то чудовищное. Ее возродившаяся жизнерадостность, ее красота и впечатлительность и благородство Оуэна — в сочетании этого внятный ответ на злополучный вопрос. На его небосклоне взошла прекрасная яркая звезда!
— И затмила собой его прекрасное яркое чувство к другой. Ваше объяснение было бы, слов нет, безупречно, если бы не одна малость — он любит вас.
Фледа немного помолчала.
— Откуда вы знаете, что он «любит меня»?
— Знаю. Знаю то, что миссис Бригсток сама мне сказала.
— Вы же никогда и ни в одном деле не давали веры ее словам.
— Почему бы не начать с ваших слов? — осведомилась миссис Герет. — Разве я не слышала из ваших собственных уст, что он неравнодушен к вам?
Фледа побледнела, но посмотрела своей приятельнице в лицо и улыбнулась:
— Вы путаете, миссис Герет, мешаете одно с другим. Из моих собственных уст вы слышали только, что я неравнодушна к нему!
День или два спустя миссис Герет, без сомнения с едким намеком на эту реплику (которая в тот момент повергла ее в странную бесплодную задумчивость), сказала Фледе:
— Пожалуйста, не думайте, будто меня хоть сколько-то заденет, если мне доведется увидеть, что он пожаловал сюда снова искать примирения с вами.
— Он не пожалует, — ответила Фледа. Потом добавила, улыбаясь: — Но если он продемонстрирует такой дурной вкус, вряд ли будет хорошо, если вы не выразите ему вашего недовольства.
— Я говорю не о недовольстве, я говорю о чувстве совершенно противоположном.
— Противоположном?
— Об удовольствии, если угодно, которое испытываешь при виде подобного действа. Мне оно никакого удовольствия не доставит. Лично вы можете принимать это как вам угодно; но какой от него теперь может быть прок?
— Мне, вы имеете в виду? — с недоумением спросила Фледа.
— Нет, черт вас возьми! Тому, о чем мы, как вы знаете, по вашей же просьбе никогда не говорим.
— Вашим раритетам? — Фледа снова задумалась. — Тут не будет никакого прока ничему и никому. Но это уже другой вопрос, и я, право, не хотела бы его обсуждать, — добавила она мягко.
Миссис Герет пожала плечами:
— Оуэн, разумеется, того не стоит!
Однако что-то в такой манере побудило ее собеседницу — без видимой последовательности — заговорить снова:
— Я отчасти потому и вернулась к вам — чтобы как можно меньше было боли.
— Боли? — Миссис Герет уставила на нее сумрачный взгляд. — Какую еще боль я могу чувствовать?
— Я хотела сказать — мне.
— О, вот как. — Миссис Герет с минуту молчала. — Вы иногда очень странно выражаете ваши мысли. Что ж, еще немного я протяну. Но вечно жить не буду.
— О, вы будете жить долго, так долго, чтобы…
Фледа вдруг замялась. И миссис Герет с холодной улыбкой, предостерегающей от неуместной гиперболы, подхватила:
— Так долго, чтобы… ну-ну?
Какое-то мгновение Фледа сосредоточенно думала, но все-таки вышла из положения, приняв в качестве необходимой поправки тот же тон:
— Чтобы исключить опасность нелепых положений.
Этого на некоторое время оказалось достаточно; более того, в ближайшее время Фледа была защищена от туманных намеков. Защита особенно дала себя знать, когда в ноябре она получила письмо, и одного взгляда на почерк, которым был надписан конверт, хватило, чтобы она долго не решалась раскрыть его. Она ничего не сказала о нем миссис Герет, ни тогда, ни позже. Но на следующий день — найдя для того причины — открыла. Письмо — два неполных листка — было от Оуэна с указанием места отправления (Флоренция), но без даты и других положенных атрибутов. Фледа знала, что летом он с женой вернулся в Англию и что два месяца спустя они снова отправились за границу. Она знала, хотя никакие разговоры на этот предмет не велись, что у миссис Герет, вокруг которой Рикс покорно превратился в неописуемо прелестный уголок, сложилось свое представление о роли невестки в их повторном отъезде. Она видела тут откровенную наглость — всякому, кого это может задеть, демонстрировалось, что теперь, когда она стала хозяйкой Пойнтона окончательно и бесповоротно, ее вовсе не прельщает там жить. «Морнинг пост» снова был для Рикса источником новостей; там сообщалось, что мистер и миссис Оуэн Герет собираются провести зиму в Индии. Тут уж было совершенно ясно: эта особа вертит своим несчастным мужем как хочет. Вот в таком свете преподносилось Фледе все это, пока, поздно ночью, она, в тиши своей комнаты, не сорвала сургучной печати с полученного ею конверта.
«У меня нет слов для выражения того, как я хочу, чтобы у вас осталось на память что-нибудь мое —
