удалилась и неслышно бродила в дальней части дома, пока мать с сыном беседовали внизу один на один. Время от времени она останавливалась и прислушивалась, но все было так тихо, что ей делалось немного страшно — она скорее ожидала услышать отголоски спора. Продолжалось это дольше, чем она предполагала; и когда наконец из окна она увидела, как Оуэн идет прочь от дома, останавливается, чтобы зажечь сигарету, и потом задумчиво продолжает путь и теряется среди деревьев, она затрепетала оттого, что миссис Герет не кинулась тотчас же ей в объятия. Она не понимала, должна ли сама спуститься к ней, и пыталась измерить всю серьезность происшедшего с учетом того обстоятельства, что несчастная уединилась в своей комнате и не велела ее беспокоить. Таковое указание получила горничная, с которой Фледа шепталась, словно у двери в комнату умирающего, однако Фледа, не впадая в пустые обиды, рассудила, что, ежели миссис Герет не способна откликаться даже на проявления бескорыстной помощи и заботы, значит, недавняя сцена была поистине сокрушительной.
Не вышла она и к обеду, в продолжение которого Фледе было чем заняться, чтобы не смотреть в лицо Оуэну; сидеть лицом к лицу будет, казалось ей, сущей пыткой. Во всяком случае, такая вероятность ее страшила; но, едва встретив его в столовой, она не могла не отметить про себя с удивлением, каким простым оказалось на деле это испытание, — простым только потому, что он сам держался очень просто, и благодаря именно этому свойству (подкрепленному некоторыми другими) почти всякое непосредственное общение с ним доставляло Фледе Ветч удовольствие. Он не мог похвастаться ни умом, ни тактом, ни воображением, но одно она могла сказать наверняка: когда им случалось оказаться рядом, никакого отчуждения, которое развеивается благодаря вышеперечисленным достоинствам, между ними все равно не возникало. Так, на сей раз он поступил гораздо лучше, чем если бы попытался «выбросить из головы» давешнюю неловкость, — он попросту забыл о ней. Он напрочь не помнил, что перед ним та, которую его мать желала ему подсунуть; он сознавал только, что она здесь для оказания своего рода услуги, — воспринимал ее не как нечто осложняющее его взаимодействие с матушкой, но как нечто это взаимодействие облегчающее. Фледа не могла не оценить того, что его отношение к ней устояло после недавнего скандального эпизода; не могла не восхищаться тем, что в противоположность узкому кругу ее близких, которых происходящее никак не касалось, но которые, судя по доходившим до нее слабым отголоскам, единодушно толковали ее образ жизни как склонность к паразитическому существованию, этот молодой, сильный мужчина, будучи вправе осуждать ее и даже питать к ней неприязнь, нисколько ее не осуждал и неприязни к ней не испытывал, всегда держался с ней учтиво и обращался так, словно ее присутствие было ему приятно, да и вообще искренне желал, чтобы она и дальше оставалась в доме. Она спрашивала себя, как же, интересно, он ведет себя, когда в разговорах с ним Мона на нее нападает, и единственный ответ, который приходил в голову, сводился к тому, что, очень может быть, Мона на нее не нападает. А если Мона умеет помалкивать, значит, он не такой уж глупец, что хочет жениться на ней. Во всяком случае, сейчас он обрадовался Фледе, и это ясно звучало в том, как он просто, по-домашнему сказал ей:
— Должен вам признаться, я страшно рассорился с матушкой. Я помолвлен с мисс Бригсток и намерен на ней жениться.
— Вот как? — всплеснула руками Фледа, придав лицу лучезарное выражение, за которое мысленно себя похвалила. — Прекрасная новость!
— Только не для бедной матушки. Она и слышать об этом не желает. Клянет ее почем зря. Говорит, она «невежда».
— По-моему, она очень мила! — воскликнула Фледа.
— Да, недурна. Матушке придется смириться.
— Дайте ей время, — сказала Фледа.
Она подошла уже к двери, любезно распахнутой перед ней, и, прежде чем ступить за порог, бросила на Оуэна испытующий взгляд. Она спросила его, когда состоится венчание, и уяснила из его ответа, что сколь угодно резкое отношение миссис Герет никоим образом не повлияет на это событие, по поводу которого все уже решено и до которого остается всего три месяца. Он был доволен тем, что Фледа, как видно, на его стороне, хотя не это занимало его в первую очередь, — более всего он был обеспокоен тем, что его мать провозгласила свой решительный отказ уступить Пойнтон.
— Я, натурально, хочу получить свой дом, как иначе? — сказал он. — И отец оставил все необходимые распоряжения, чтобы я его получил. Но она может чертовски усложнить всё дело. Как приличному человеку выпутываться из этой истории?
Вот что Оуэн действительно хотел бы знать, и трудно придумать лучшее доказательство его дружеского расположения, чем эта простодушная надежда на то, что Фледа Ветч научит его, как поступить. Она стала расспрашивать его, и они проговорили целый час, пока ей не открылся мало-помалу весь масштаб местного землетрясения, заставившего его в испуге отпрянуть, и она с печалью и страхом взирала на факты, с которыми он, судя по всему, предлагал ей совладать. Дело и впрямь чертовски осложнялось, отчасти еще и потому, что Оуэн был начисто лишен воображения. Оно заперло себя в скучном каземате идеи, будто бы его матери ненавистна всякая мысль об уступке, потому что ей ненавистна Мона. Он, конечно, не мог взять в толк, за что она ненавидит Мону, но это было уже из разряда тех непостижимых тайн, которыми он никогда себя не терзал: мало ли есть на свете такого, особенно у людей в головах! — все равно ничего не поймешь. Бедняга Оуэн шел по жизни с неприкрытым страхом перед тем, что творится у людей в головах: иные из объяснений он и сам постеснялся бы дать, и от других предпочел бы и не слышать. Таким образом, для него ничто ни из чего не вытекало, хотя его рассказ был по-своему красочным, как, скажем, нарисованная им для Фледы картина отказа матери уехать из Пойнтона. Тут слова говорили сами за себя: это ли не отказ, если она открыто заявила, что съедет только вместе с мебелью? Мебель она оставлять решительно не согласна; а без мебели какая от Пойнтона радость? И кроме того, мебель, если честно, тоже ведь его, как и вообще всё, если честно. Мебель — при звуке этого слова у Фледы перед глазами всплывали рукомойники и взбитые перины на постелях, и она легко могла себе представить, какие чувства вызывал, вероятно, звук этого слова у миссис Герет. Сама она в продолжение всего разговора с Оуэном о содержимом дома говорила не иначе как «произведения искусства». Ему, впрочем, было ровным счетом все равно, как эти вещи называть; что ему было не все равно, так это, без труда догадалась она, то, что Мона выдвинула в качестве своего требования, а по сути, условия своего согласия — чтобы он призвал свою маменьку к строжайшему отчету за каждую вещь в доме. Мона уже начала входить во вкус своих законных прав. Она внушала Оуэну, что миссис Герет с лихвой обеспечена, и задавала вопрос, ответ на который напрашивался сам собой, — хватит ли в Риксе места, чтобы разместить несметные сокровища из большого дома? Рикс, прелестный сельский домик, отписанный хозяйке Пойнтона, дабы служить ей пристанищем на склоне лет, достался покойному мистеру Герету еще задолго до его кончины, по завещанию престарелой тетки по материнской линии, почтенной женщины, прожившей там чуть не всю свою жизнь. В последние годы дом сдавался внаем, но был полностью обставлен — все имущество усопшей сохранилось в неприкосновенности. Не так давно Оуэн лично осмотрел его (тут он признался Фледе, что тайком свозил туда Мону, чтобы та тоже взглянула). Это, конечно, не Пойнтон — да и где это видано, чтобы вдовица жила в такой роскоши? — но местечко очень даже славное. Моне ужасно понравилось. Конечно, если в Пойнтоне есть какие-то отдельные вещи, которые миссис Герет считает принадлежащими лично ей, пусть заберет их с собой; однако Фледе среди прочего стало совершенно ясно, что всякое такое перемещение будет немедленно доведено до сведения Моны Бригсток и совершится только с ее разрешения. Особая миссия, которая, как она теперь понимала, на нее возлагается, состояла в том, чтобы без лишнего шума и багажа препроводить миссис Герет на новое место жительства.
С той минуты, как Оуэн отбыл в Лондон, ей не было покоя от чудовищности этой миссии — от чудовищности неотвратимого конфликта. В тот день она так и не увидела миссис Герет и провела его, бесцельно слоняясь по комнатам, горестно вздыхая и охая, все больше проникаясь чувством, что уготованная ее приятельнице участь поистине ужасна. Лучше было бы вовсе не иметь такого дома, чем иметь его и потерять. Ее коробило оттого, что решение приходится искать
