две недели в Лондон, можно уже было с уверенностью предсказать не только то, что он остановится в «Клубе мертвецов», в своей постоянной комнате, куда не надо подыматься в невыносимо тесном для клаустрофоба лифте, но и то, что непременно выберет вечерок и заявится в «Кортес-клуб». Дигби даже дату угадал, когда он приедет, и предупредил Лили Кумбс. Словом, Морис приманку проглотил. А как же. Во имя служения искусству он был готов отправиться хоть в ад. В ад и попал.
А после того как Морис появился на пороге Кэррингтон-Мьюз, задача у Дигби была совсем простая. Быстрый удар кулаком как раз такой силы, чтобы отправить гостя в нокаут, но при этом не оставить следов – плевое дело для бывшего чемпиона по боксу. Переделка мотоциклетной коляски в небольшой гробик на колесах – пара пустяков для того, кто в одиночку построил парусную лодку. Коляска уже стояла готовая, в гараж был ход прямо из дома. Малорослый, тщедушный Морис, без сознания, тяжело дышащий – Лили, как было условлено, позаботилась, чтобы он выпил лишнего, – был уложен в узкую коляску, и крышка отверстия забита гвоздями. В бортах, разумеется, были просверлены отверстия. В мои планы вовсе не входило, чтобы он задохнулся. После этого Дигби выпил полбутылки виски и отправился обеспечивать себе алиби. На какие часы оно понадобится, мы точно предсказать, понятно, не могли, и это внушало некоторое беспокойство. Обидно было бы, если бы Морис умер слишком рано. Что он умрет, и умрет в муках, не подлежало сомнению. Вопрос был только в том, сколько будут длиться эти муки и когда они начнутся. Но я велела Дигби сделать так, чтобы его задержали сразу же, как только он окажется на безопасном расстоянии от дома.
На следующее утро, когда его выпустили, Дигби сел на мотоцикл с коляской и отправился в Монксмир. На Мориса он смотреть не стал. Я не велела ему открывать коляску, да его, я думаю, и не тянуло. Он все еще жил в мире успокоительного вымысла насчет пари, который я для него сочинила. Предугадать, как он себя поведет, когда нельзя будет больше притворяться, я, конечно, не могла. Но в то утро он наверняка выехал из Кэррингтон-Мьюз в приятном возбуждении, как школьник, которому отлично удался невинный розыгрыш. По пути у него не было никаких неприятностей. Черный клеенчатый комбинезон, шлем и защитные очки сделали его, как я и рассчитывала, совершенно неузнаваемым. В кармане у него лежал железнодорожный билет от Ливерпул-стрит до Саксмандема, предварительно он еще отправил из Уэст-Энда в «Сетон-хаус» мое описание «Кортес-клуба». Я его напечатала заранее на машинке Мориса, надев на правую руку варежку, а пальцы левой перебинтовав. При перепечатке, разумеется, все можно подделать, кроме самой машинки. А отрывок про изуродованный труп, плывущий в лодке по морю, был напечатан Морисом и найден мною в его бумагах. Мысль воспользоваться им в качестве тонкой добавки к моему плану пришла мне в голову, когда я услышала, что это мисс Кэлтроп подсказала Морису такое начало для книги. Она сделала подарок не только Морису, но и мне. Он дал направление всему моему замыслу, и я употребила его с блеском.
Но была еще одна важная деталь моего плана, о которой я до сих пор не упомянула. Как ни странно, хоть я ожидала трудностей, но уговорить Дигби Сетона жениться на мне оказалось проще всего. Я опасалась, что на это понадобятся недели хитроумных уламываний. А у меня этих недель не было. Обо всем надо было условиться в те редкие выходные, когда Дигби приезжал в Монксмир. Я разрешила ему писать мне, так как знала наверняка, что его письма будут сожжены, но сама не писала никогда, и по телефону мы тоже не разговаривали. Да и вообще, оказать на него воздействие, чтобы он согласился с этой частью моего плана, пусть и неприятной, но необходимой, – такие дела по почте не делаются. Я даже подумывала, как бы из-за одного этого пункта все не лопнуло. Но тут я его недооценила. Он все же был не совсем уж дурак. Иначе я бы никогда не воспользовалась его помощью, чтобы его же уничтожить. Но он умел смириться перед неизбежностью. И в конце-то концов, это ведь было в его интересах. Чтобы получить деньги, ему требовалась жена. На примете у него никого не было. Жена, которая стала бы предъявлять претензии и вмешиваться в его личную жизнь и, может быть, даже захотела, чтобы он с ней спал, ему уж никак не была нужна. И самое главное, он понимал, что должен жениться на мне вот из каких соображений. Доказать, что мы убили Мориса, возможно было бы только в том единственном случае, если бы дал показания один из нас, а жена против мужа давать показания не может. Разумеется, мы условились, что через приличное время разведемся, и я согласна была удовольствоваться после развода самой скромной суммой. Не совсем уж мизерной, чтобы не возбуждать подозрений, но скромной. Могла себе позволить. Ему нужен был брак со мной, чтобы гарантировать мое молчание и чтобы прибрать к рукам денежки. А мне нужен был брак с ним, чтобы все его состояние досталось мне. Как его вдове. Мы зарегистрировались в Лондонской конторе гражданских актов 15 марта. Он взял напрокат машину, заехал за мной рано утром. Как мы выехали, никто не видел. Естественно, ведь Селия Кэлтроп была в отъезде и не могла неожиданно нагрянуть в гости. Оливер Лэтем и Джастин Брайс отправились в Лондон. Где находилась в это время Джейн Далглиш, не знаю, не имеет значения. А Морису я позвонила и предупредила, что больна и работать не приеду. Он подосадовал, но не выразил беспокойства, а что он заявится навестить больную, можно было не опасаться. Морис болезни терпеть не мог. Если бы это его собака занемогла, он бы, конечно, забеспокоился. Но ведь собаку он любил. Мне приятно думать, что он, возможно, был бы сейчас жив, если бы относился ко мне лучше, заехал проведать и, не застав, задумался бы, куда я делась и почему солгала.
Но время и пленка подходят к концу. С Морисом Сетоном я счеты свела. И теперь торжествую, а не оправдываюсь. Осталось еще кое-что, о чем надо рассказать.
Дигби на мотоцикле с коляской приехал к «Дому кожевника» без чего-то шесть вечера в среду. Уже темнело, никто ему не встретился. Здесь не гуляют после наступления темноты. Морис был, конечно, давно мертв, Дигби, когда выдирал гвозди и вскрывал крышку коляски, побледнел как полотно. Наверно, ожидал увидеть лицо покойника, искаженное гримасой ужаса, и укоризненно выпученные глаза. В отличие от меня, он не читал собранные Морисом пособия по судебной медицине и не знал, что после смерти происходит расслабление мышц. А обнаружив, что лицо у его жертвы спокойное, обыденное, совершенно неосмысленное, не выражающее ни гнева, ни укора, он сразу заметно приободрился. Правда, я забыла его предупредить насчет трупного окоченения. И он не был готов к тому, что придется ломать застывшие коленные суставы, чтобы усадить труп в мое инвалидное кресло и в таком виде свезти к воде. Эта необходимая пустячная операция ему была не по душе. До сих пор помню, как он смеялся дрожащим тонким голосом, когда оказалось, что тощие ноги Мориса в дурацких полосатых брючках торчат вперед – ну просто соломенное чучело на шестах! Потом, когда Дигби стукнул хорошенько, они освободились и стали болтаться, не доставая подножки, как у маленького. После этого небольшого акта насилия над трупом с Дигби произошла перемена. Кисти я собиралась отрубить сама, хотелось размахнуться и тяпнуть топором от души. Но Дигби у меня его отнял и молча ждал, чтобы я выложила руки на банку. Я бы, мне кажется, рубила поаккуратнее. Но навряд ли с большим упоением. Потом я у него их взяла и спрятала в прорезиненный мешочек для губки. Дигби они были еще нужны – он задумал отослать их Люкеру. Но сначала я должна была обработать их у себя в темном чулане. А пока повесила мешочек на шею, и мне было приятно ощущать, как эти мертвые руки болтаются, словно шарят у меня на груди.
Напоследок Дигби столкнул «Чомгу» в воду и отвел на глубину, чтобы подхватило приливом. Насчет следов крови можно было не опасаться. У мертвых кровь едва сочится. А если остались пятна на мотоциклетном комбинезоне, то их все равно смыло водой. Дигби вышел ко мне из ночного моря, весь блестя мокрой клеенкой, сжимая руки над головой, будто совершил ритуальное омовение. Когда он вез меня домой, мы оба всю дорогу молчали. Повторяю, я кое в чем его недооценила, и только тогда, во время этой безмолвной поездки по узкой тропе, до меня вдруг дошло, что он может быть опасен.
Остальная часть работы трудности не представляла. По плану, Дигби должен был гнать на полной скорости в Ипсвич, по дороге остановиться в безлюдном месте на берегу Сайзуэллского шлюза, отцепить коляску и утопить где поглубже. А в Ипсвиче бросить мотоцикл в каком-нибудь тихом переулке, сняв предварительно номер. Старая машина, вряд ли кто станет из-за нее беспокоиться, разыскивать хозяина. Но если бы и вышли на Дигби и даже нашли коляску, у нас все равно оставалась вторая линия обороны: это было экспериментальное похищение и безобидное пари, а что оно привело к такому трагическому результату, то кто же мог знать? У нас и свидетельница для этой версии была – Лили Кумбс.
Инструкции я дала Дигби самые ясные. Бросив мотоцикл, он должен был прежде всего отослать по почте страницу Морисовой рукописи с описанием плывущего в море безрукого трупа. А потом, оставаясь в комбинезоне, пойти на станцию и купить перронный билет, чтобы контролеру не запомнился пассажир, севший в поезд в Ипсвиче с билетом от Лондона. Дигби должен был с толпой пройти на перрон, сесть в Саксмандемский поезд, переодеться в уборной, комбинезон засунуть в кейс и в восемь тридцать прибыть в
