– Но она не разумная женщина, милая Селия. Это актриса. Хотя, конечно, я не думаю, что она заартачится. Отец дал мне когда-то один очень дельный совет: не ложись в постель с женщиной, если утром тебе или ей будет стыдно об этом вспоминать. Хорошее правило. Несколько ущемляет сексуальную свободу, зато оказывается иногда, как видим, очень удобным.
Свободу Лэтема оно едва ли особенно ущемляет, подумал Далглиш. В их кругу люди не боятся огласки своих связей, лишь бы они были престижны, а Оливер Лэтем, мужчина со средствами, видный собой, светский и малодоступный, котируется, надо полагать, высоко.
Брайс недовольным тоном сказал:
– Значит, вам нечего волноваться, ведь Сетон умер, по-видимому, вечером во вторник. Если, конечно, злой инспектор не возразит, что ваша дама согласилась бы подтвердить любые ваши показания.
– Ну, она-то согласится на все, если ее попросить по-хорошему, – шутливо ответил Лэтем. – Но это дело рискованное. Она же актриса. Сегодня играет бесстрашную лгунью, готовую пожертвовать добрым именем, чтобы только спасти любовника от каталажки, и я, соответственно, в безопасности. А завтра – что, если она надумает сменить роль? Нет, пожалуй, все-таки удачно получилось, что от нее всего лишь потребуется сказать правду.
Тут Селия Кэлтроп, не в силах, как видно, дольше терпеть, что общее внимание сосредоточено на Лэтеме и его любовных делах, решительно вмешалась в разговор:
– В моих показаниях, я полагаю, вообще нет надобности. Я была бедному Морису очень близким другом, единственным истинным другом, я думаю. Однако я готова сообщить о себе все, возможно, это докажет непричастность кого-то еще. Тут ведь важна любая информация, верно? Почти все это время я была дома. Только во вторник днем возила Сильвию в Норидж, мы там обе были в парикмахерской «Эстель» на Мэддермаркет, мыли голову и причесывались. Для Сильвии такая поездка – приятное развлечение, и я тоже считаю, нельзя опускаться из-за того, что живешь в деревне. Перед тем как ехать обратно, мы выпили чаю, и около половины девятого я доставила Сильвию домой, а затем поехала к себе. Вчера с утра я работала – я наговариваю на диктофон, – а после обеда ездила в Кисвич кое-что купить и заехала к приятельнице, леди Бриггс, в Уэлл-Уок. Просто – так заехала, наобум, ее не застала, но разговаривала с прислугой. На обратном пути я слегка заблудилась и попала домой только к десяти вечера. Дома меня ждала племянница из Кембриджа, и остаток вечера мы провели вместе, она, естественно, подтвердит. А сегодня незадолго до обеда позвонила Сильвия и рассказала про полученную рукопись и про то, что Морис пропал. Я сначала растерялась и не знала, что предпринять, но вечером, когда увидела, что приехал суперинтендант Далглиш – он проехал мимо моего дома, – я позвонила мистеру Брайсу и предложила, чтобы мы все вместе собрались и посоветовались с ним. К тому времени у меня уже было предчувствие, что стряслось что-то ужасное; и, как видите, я была права.
Следующим по очереди шел Джастин Брайс. Далглиш обратил внимание на то, с какой готовностью эти подозреваемые дают о себе сведения, которых у них, между прочим, еще формально не просили. Они без запинки, упоенно, как неофиты на молитвенном собрании, перечисляли, кто из них где когда был. Завтра, конечно, спохватятся и раскаются, что так разоткровенничались. Но не Далглишу их одергивать. Он все уважительнее посматривал на Реклесса: знает человек, когда надо посидеть молча и послушать.
Брайс рассказывал:
– Я тоже до вчерашнего дня находился в городе, на своей квартире, но если Сетон умер во вторник вечером, я, мои дорогие, сразу отпадаю. Я в тот вечер два раза звонил врачу. У меня было ужасное состояние. Всё астма моя. Тяжелейший приступ. Селия вот знает, как я с ней мучаюсь. Мой врач Лайонел Форбс-Денби может подтвердить. Первый раз я позвонил около полуночи, умоляя его немедленно приехать. Разумеется, он отказался. Велел принять голубые таблетки, две штуки, а если через час не отпустит, позвонить ему опять. Чистое злодейство с его стороны. Я сказал ему, что, по-моему, я умираю. Такая астма, как у меня, очень опасна: если чувствуешь, что умираешь, то действительно можешь умереть.
– Нельзя же умереть, если Форбс-Денби не велит, – заметил Лэргем.
– Да, Оливер, но вдруг он ошибается?
– Он ведь и Мориса тоже лечил, верно? – вспомнила мисс Кэлтроп. – Морис на него молился. С его сердцем ему приходилось проявлять неусыпную осторожность, и он всегда говорил, что жив только благодаря Форбсу-Денби.
– Все равно он обязан был ко мне приехать во вторник вечером, – с обидой повторил Брайс. – Я позвонил ему вторично в половине четвертого, и в шесть он все-таки приехал, но к этому времени мне уже полегчало. Как бы то ни было, у меня полное алиби.
– Не совсем, Джастин, – возразил Лэтем. – У нас нет доказательств, что вы звонили из своей квартиры.
– Еще бы не из квартиры! Да я был на пороге смерти, я же сказал. А кроме того, если бы я звонил Форбсу-Денби, а сам разъезжал по городу и убивал Сетона, он же мог приехать и не застать меня дома! Да он бы тогда навеки отказался меня лечить!
Лэтем рассмеялся:
– Мой дорогой Джастин! Уж если Форбс-Денби говорит, что не приедет, значит, он не приедет, и точка. Вам ли этого не знать.
Брайс кивнул и вздохнул. К опровержению своего алиби он отнесся философски. Далглиш слышал о Форбсе-Денби. Это был модный уэстэндский врач, и притом превосходный терапевт. Его пациенты, да и он сам, свято верили в непогрешимость его суждений, и, как острили в свете, никто из них не отважился бы ни есть, ни пить, ни жениться, ни родить, ни эмигрировать, ни помереть без его на то медицинского дозволения. Они гордились его чудачествами, хвастались его хамством и веселили избранное общество историями о том, как он повышвыривал в окно их привычные патентованные лекарства или выгнал их кухарку. Слава Богу, думал Далглиш, что не ему, а Реклессу или его подручным надо будет узнавать у этого нелюбезного чудака, каково было состояние здоровья погибшего, и просить подтверждения алиби одного из тех, кто попал под подозрение.
И вдруг Брайс выпалил со страстью, изумившей всех присутствующих:
– Я не убивал, но жалеть его не могу, и не просите! После того, что он сделал с Арабеллой!
Селия Кэлтроп посмотрела на инспектора Реклесса с кротким извиняющимся видом мамаши, чей ребенок ведет себя неприлично, но, с другой стороны, его тоже можно понять. И пояснила для него одного:
– Арабелла – это его сиамская кошка. Мистер Брайс думает, что Морис ее убил.
– Чего же тут думать, Селия? Это очевидно, – возразил Брайс и обратился к Реклессу: – Три месяца назад я переехал его собаку. Это был несчастный случай в чистом виде. Я люблю животных! Люблю, говорю вам! Даже Лохматку эту несносную – согласитесь, Селия, – невоспитанную и неприятную шавку. Меня это страшно расстроило. Она подвернулась мне прямо под колеса. Сетон был к ней очень привязан. И он недвусмысленно обвинил меня в том, что я будто бы переехал ее нарочно. А через четыре дня он убил Арабеллу. Вот что это был за человек! Можно ли удивляться, что у кого-то наконец истощилось терпение?
Мисс Кэлтроп, мисс Далглиш и Лэтем поспешили опровергнуть его слова, но все трое заговорили одновременно, заглушая друг друга:
– Джастин, дорогой, ведь нет никаких доказательств, что…
– Мистер Брайс, никто и не думает, что Арабелла имеет к этому какое-то отношение.
– Господи, Джастин, ну зачем же вытаскивать…
И тут прозвучал тихий вопрос Реклесса:
– А вы когда приехали из Лондона, сэр?
– В среду днем. Около четырех. И тела Сетона я с собой в машине не вез. На мое счастье, после Ипсвича у меня всю дорогу барахлила коробка передач, пришлось в конце концов оставить машину в гараже Бейнса, это сразу как выедешь из Саксмандема. Дальше добирался на такси. Молодой Бейнс меня отвез. Так что если хотите искать в моей машине пятна крови и отпечатки пальцев, она у Бейнсов. Желаю удачи.
Лэтем сказал:
– И вообще, чего это мы так стараемся? А как насчет ближайших родственников? Насчет Морисова единокровного братца? Почему полиция его не ищет? В конце концов наследник. Вот с кого надо алиби
