госпитализировался, включая период в два месяца, проведенный в армейском госпитале в Каире в 1947 году. Комиссован из армии в 1952 году и эмигрировал в Южную Африку. По-видимому, это не принесло ему пользы. Вот записи из больницы в Йоханнесбурге. Их запрашивал Куртни-Бригс — видно, этот случай оказался для него сложным. Очень много его собственных записей… Он взялся за его лечение два года назад и, похоже, выступал и как терапевт, и как хирург. Колит обострился около месяца назад, и Куртпи- Бригс во время операции в пятницу второго января удалил большую часть кишки. Деттипджер неплохо перенес операцию, хотя его состояние было к тому времени довольно тяжелым, и понемногу поправлялся до раннего утра в понедельник пятого января, когда у него случился рецидив. После этого он лишь ненадолго приходил в сознание и скончался в половине шестого в пятницу девятого января.
Мастерсон сказал:
— Когда он скончался, при нем была Пирс.
— И по всей видимости, она одна ухаживала за ним всю его последнюю неделю. Посмотрим, что говорится в записях.
Но в записях о дежурствах сестер было еще меньше информации, чем в истории болезни. Аккуратным школьным почерком сиделка Пирс вносила данные о температуре своего пациента, дыхании и пульсе, его беспокойстве и коротких часах сна, о медикаментозном лечении и о пище. Недостатка в тщательном описании сестринского ухода здесь не было, но помимо этого, записи больше ни о чем ему не говорили.
Делглиш захлопнул книгу:
— Верните все это туда, где взяли. Мы выжали из них все, что можно. Но я нутром чую, что смерть Мартина Деттинджера имеет какое-то отношение к нашему случаю.
Мастерсои ничего не ответил. Как и все детективы, работающие с Делглишем, он инстинктивно чувствовал уважение к подозрениям старого волка. Порой они казались невероятными, ошибочными и притянутыми за уши, но слишком часто оказывались правильными, чтобы ими пренебрегать. И у него не было возражений против вечерней поездки в Лондон. Завтра будет пятница. Расписание занятий па доске объявлений в холле гласило, что в пятницу студенты рано заканчивают, они освободятся сразу после пяти. Он подумал, не захочет ли Джулия Пардоу прокатиться в город. А почему бы и нет? К тому времени, когда он уедет, Делглиш еще не вернется. Только нужно проделать все очень осторожно. И можно предполагать, что им будет весьма приятно провести этот допрос наедине.
7
Около половины пятого Делглиш, бросив вызов условностям и благоразумию, пришел выпить чаю наедине с сестрой Гиринг в ее маленькой гостиной. Они случайно встретились в холле первого этажа, когда после последнего семинара студентки высыпали из лекционного зала. Без малейшей застенчивости она сразу пригласила его, хотя Делглиш обратил внимание, что Мастерсон зван не был. Сам Делглиш принял бы ее приглашение, даже если бы оно было послано па сильно надушенной розовой бумаге и сопровождалось открытыми намеками па чувства. После формального допроса он хотел посидеть в покое и тишине и послушать безыскусственную, чистосердечную и отчасти злую болтовню; послушать с невозмутимым хладнокровием, не вникая, даже с несколько циничным интересом, но ощущая, как невольно настораживается инстинкт разведчика. Он больше узнал о жизни в Найтингейл-Хаус из разговора сестер за ленчем, чем из всех официальных допросов, но не мог же он все время таскаться за медицинским персоналом, как оброненные платки подхватывая обрывки фраз. Его интересовало, хотела ли сестра Гиринг, приглашая его к себе, что-то сообщить или спросить его о чем-то. В любом случае он не думал, что проведенный в ее обществе час будет бесполезной тратой времени.
Делглиш еще не был ни в одном из помещений на четвертом этаже, кроме квартиры Матроны, и размеры и пропорции комнаты сестры Гиринг его приятно удивили. Отсюда нельзя было увидеть больницу даже зимой, и вся комната была спокойной и уютной, отстраненной от кипучей деятельности. Делглиш подумал, что летом, когда над зеленеющей листвой деревьев будут видны только отдаленные вершины холмов, вид из окна станет еще лучше. Даже сейчас, когда занавески скрывали сумрачный свет январского вечера и газовая горелка испускала еле слышное шипение, комната была невероятно уютна и мила. По всей видимости, стоящий в углу диван, обитый кретоном, с аккуратно разложенными подушками, был предоставлен комитетом управления больницей, так же как и два удобных кресла с одинаковыми покрывалами и с остальной не очень привлекательной, но удобной мебелью. Но сестра Гиринг привнесла кое-что от себя в атмосферу комнаты. На дальней стене была укреплена полка с коллекцией кукол в различных национальных костюмах. На другой стене висела полочка поменьше, где были расставлены кошечки из китайского фарфора разных пород и размеров. Среди них была одна особенно неприятная, в голубых пятнышках, с выпученными глазами и украшенная голубым бантом. К ней прислонилась пачка пригласительных карточек. На одной была изображена малиновка на веточке, ее женский пол был обозначен кружевным передничком и украшенным цветами капором. Из клюва самца-малиновки свисали слова, составленные из червячков: «Желаю удачи». Делглиш поспешно отвел глаза от омерзительной картинки и продолжил тактично осматривать комнату.
Перед окном стоял стол, очевидно игравший роль письменного, но большую часть его поверхности занимали фотографии в серебряных рамках. В углу приткнулись проигрыватель с ящиком грампластинок, а над ними красовался пришпиленный к стене портрет поп-звезды. По всей комнате было разбросано несчетное количество подушечек всех цветов и размеров, три пуфика, полосатая шкура тигра из нейлона, па которой располагался столик с сервированным на нем чаем. По мнению Делглиша, самым примечательным украшением гостиной была высокая ваза с ветками хвои и хризантемами — прелестно аранжированный букет, стоящий на боковом столике. Сестра Гиринг была известна своим искусством в составлении букетов, и этот просто очаровывал простотой линий и красок. Странно, подумал он, что женщина, одаренная природным вкусом в составлении цветочных букетов, в то же время, видимо, находит приятным для глаз такое вульгарное нагромождение несопоставимых цветовых пятен. Это заставляло его предположить, что сестра Гиринг обладает более сложной натурой, чем кажется на первый взгляд. С виду ее характер легко было понять. Это пожилая старая дева, наделенная неожиданной и опасной в ее положении пылкостью чувств, не особенно образованная и умная, скрывающая свое разочарование сложившейся жизнью под напускной веселостью. Но двадцать пять лет службы в полиции научили его понимать, что каждый человек обременен своими сложностями и противоречиями. Только молодые или самоуверенные люди считают, что можно составить фоторобот для человеческой индивидуальности.
Здесь, у себя, сестра Гиринг флиртовала с ним не так открыто, как в компании. Она предпочла разливать чай, усевшись на подушке у его ног, но по количеству разбросанных по всей комнате подушек он догадался, что скорее это было ее привычкой, чем кокетливым приглашением присоединиться к ней. Чай оказался превосходным, он был горячим и свежезаваренным и подавался вместе с щедро намазанными анчоусовой пастой сдобными булочками. К радости Делглиша, отсутствовали непременные в таких случаях крошечные кексы, а ручки чашек были удобными для пальцев. Она ухаживала за ним с деловитой непринужденностью. Делглиш подумал, что сестра Гиринг из тех одиноких женщин, которые, оказавшись наедиие с мужчиной, считают своим долгом целиком посвятить себя созданию для него комфорта и уюта, всеми силами стараясь удовлетворить его самолюбие. В других, менее самоотверженных женщинах такое раболепство вызвало бы злость, но вряд ли стоило ожидать, чтобы сами мужчины протестовали против такого отношения к себе.
Расслабленная теплом и уютом своей комнаты, подогретая вкусным чаем, сестра Гиринг впала в разговорчивое настроение. Делглиш позволял ей болтать, только изредка вставляя вопросы. Они не упоминали о ее отношениях с Леонардом Моррисом. Искренняя доверительность, на которую так рассчитывал Делглиш, вряд ли расцвела бы от смущения и отчужденности, которую могла вызвать эта тема.
— Разумеется, то, что произошло с бедняжкой Пирс, — просто ужасно, что бы ни было тому причиной. И это на глазах у всей группы! Я поразилась, что это полностью не расстроило всю их учебу, по в наше время молодежь такая бесчувственная. И не потому, что ее не любили. Но я не могу поверить, чтобы кто-то из них влил в молоко карболовую кислоту. В конце концов, они уже студентки-третьекурсницы и прекрасно понимают, что такая концентарция карболовой кислоты, попавшей прямо в желудок, будет смертельной. Черт побери, да у них в предыдущем семестре были лекции о ядах. Так что это не могло быть грубой шуткой, которая дала осечку.
— И все равно, кажется, все придерживаются именно этого мнения.
