обрадовал.
— Как-то не верится, — снова заметил Дэлглиш, — что оба тормоза могли сломаться одновременно и независимо друг от друга. Я ведь видел другие инвалидные коляски в Тойнтон-Грэйнж. Система тормозов там простая, зато надежная и безопасная. И почти так же трудно представить, чтобы их повредили умышленно. Ну как убийца мог рассчитывать, что тормоза сломаются именно в тот момент? Лернер с Холройдом ведь вполне могли проверить кресло перед выходом. Кроме того, дефект мог проявиться еще в пути или же на вершине холма, а не над обрывом. И потом, ведь никто не знал, что Холройд вздумает отправиться туда именно в тот день. Кстати, а как все происходило на обрыве? Кто ставил кресло на тормоз?
— По словам Лернера, сам Холройд. Лернер признался, что даже не смотрел на тормоза. Он говорит, что не заметил в кресле никаких изменений. Пользоваться тормозами и не приходилось до тех пор, пока Лернер не довез пациента до обычного места.
На мгновение над столиком нависла тишина. Трое полицейских уже закончили есть. Инспектор Дэниел порылся в кармане твидовой куртки и достал трубку. Вытряхивая ее перед тем, как снова набить табаком, он негромко спросил:
— Вам ведь ничего не кажется странным в смерти старого джентльмена, сэр?
— Ему же поставили диагноз, все говорили, что он при смерти. Мне страшно досадно, что я не успел навестить его раньше и услышать, что преподобный собирался рассказать, — но это сугубо личные переживания. Конечно, как полицейский, я бы хотел узнать, кто видел его последним перед тем, какой умер. Официально — Грейс Уиллисон, однако у меня сложилось впечатление, что у него кто-то был после нее — другой пациент. На следующее утро, когда отца Бэддли нашли мертвым, он был в облачении. Дневник его пропал, и кто-то взломал бюро в комнате. Но поскольку я не видел отца Бэддли более двадцати лет, возможно, с моей стороны не слишком разумно испытывать такую уверенность, что это сделал не он сам.
Сержант Верней повернулся к инспектору:
— А какова, сэр, с точки зрения теологии такая ситуация: грешник исповедуется священнику, получает отпущение грехов, а потом убивает его, чтобы он точно ничего никому не рассказал. Отпущение грехов тогда еще считается в силе или нет?
Молодое лицо полисмена было невероятно серьезно, так что оставалось только гадать: задал ли он этот вопрос всерьез, или же это какая-то частная шутка, предназначенная лишь для инспектора, или же юным сержантом двигали какие-то иные, более тонкие мотивы. Дэниел вынул трубку изо рта.
— Боже праведный, вы, нынешняя молодежь, просто толпа язычников! Когда я еще ребенком ходил в воскресную шкоду, бывало, кидал кровные пенни в тарелку с пожертвованиями на то, чтобы обратить чернокожих детишек, и вполовину не столь невежественных, как вы. Поверьте мне на слово, молодой человек, такой поступок вас до добра не довел бы — ни с точки зрения теологии, ни с какой другой. — Он повернулся к Дэлглишу: — Так он был в облачении? Это уже интересно.
— Вот и я так подумал.
— Впрочем, так ли это неестественно? Он был один, возможно — знал, что умирает. Наверное, в епитрахили ему просто было спокойнее, вам так не кажется, сэр?
— Я не знаю ни что он делал, ни что чувствовал. Не знал последние двадцать лет — и меня это вполне устраивало. А взломанное бюро… Возможно, он хотел уничтожить свои бумаги и не помнил, куда дел ключ.
— Вполне возможно.
— Его кремировали?
— Кремировали по настоянию миссис Хэммит, а пепел похоронили со всеми надлежащими ритуалами англиканской церкви.
Инспектор Дэниел больше ничего не сказал. Да больше ничего и не скажешь, с горечью подумал Дэлглиш, когда все трое поднялись из-за стола.
IV
Поверенные отца Бэддли, фирма «Лоудер и Уэйнрайт», занимали простой, но гармоничный дом из красного кирпича, выходящий прямо на Саут-стрит, — как показалось Дэлглишу, типичный образец довольно приятных домов, построенных после пожара, что уничтожил старую часть города в тысяча семьсот шестьдесят втором году. Дверь подпирала медная модель пушки, ее ослепительно начищенное дуло угрожающе нацелилось на улицу. За исключением этого воинственного символа, и сам дом, и вся обстановка в нем отличались приятной доброжелательностью, создавая атмосферу крепкого достатка, верности традициям и профессиональной честности. На крашенных белой краской стенах холла висели гравюры с изображением Дорчестера восемнадцатого века, пахло лаком для мебели. Слева открытая дверь вела в просторную приемную с огромным круглым столом на резном каменном постаменте и полудюжиной резных стульев красного дерева, достаточно крепких, чтобы выдержать здоровенного фермера. Здесь же висел написанный масляной краской портрет безымянного викторианского джентльмена — надо полагать, основателя фирмы: бородатого, в лентах и выставляющего напоказ часы на цепочке. Цепочку он держал между большим и указательным пальцами и поднимал их так, точно боялся, как бы художник не упустил столь важную деталь. В таком доме самые преуспевающие персонажи Гарди чувствовали бы себя в своей тарелке и с чистой душой обсуждали бы последствия отмены хлебного закона или вероломство французских каперов. Напротив приемной находился крошечный кабинетик, где расположилась девушка, ниже пояса одетая в черные туфли и длинную юбку, словно викторианская гувернантка, а выше пояса — точно беременная молочница. Она усердно барабанила по письменной машинке со скоростью, вполне объяснявшей саркастические замечания Мэгги Хьюсон в адрес нерасторопности фирмы. В ответ на вопрос Дэлглиша девушка глянула на него из-под жидковатой челки и сообщила, что мистер Роберт вышел, но должен через десять минут вернуться. Не торопится с ленча, подумал Дэлглиш и приготовился ждать с полчаса, не меньше.
Лоудер появился минут через двадцать. Дэлглиш услышал, как тот беззаботно подошел к стойке секретарши, потом раздалось какое-то перешептывание — и через миг поверенный показался на пороге приемной и пригласил гостя в свой кабинет в глубине дома. Ни само помещение —убогое, тесное и захламленное, — ни его владелец не соответствовали ожиданиям Дэлглиша, равно как и стилю дома. Боб Лоудер оказался смуглым и крепким коротышкой с квадратным лицом, нездоровой желтизной на прыщавых щеках и маленькими унылыми глазками. Прилизанные лоснящиеся волосы отливали неестественной чернотой, лишь на висках виднелись тонкие серебряные прожилки. Щеголеватые, тщательно подстриженные усики чуть завивались над полными губами, такими красными, что, казалось, из них вот-вот брызнет кровь. Заметив морщинки в уголках глаз и одрябшие мышцы на шее поверенного, Дэлглиш заподозрил, что тот не настолько молод и бодр, как отчаянно пытается выглядеть.
Лоудер приветствовал гостя с сердечностью и живостью, не подходящими ни случаю, ни личности самого хозяина. Дэлглишу вспомнилась напускная бойкость какого-нибудь отставного военного, еще не свыкшегося с жизнью на гражданке, или торговца автомобилями, не слишком уверенного, что шасси и мотор сбываемой машины доживут хотя бы до благополучного заключения сделки.
Коммандер вкратце изложил причины, приведшие его сюда.
— О смерти отца Бэддли я узнал, приехав в Тойнтон-Грэйнж, и впервые о его завещании рассказала миссис Хьюсон. Впрочем, это не важно. Вы, должно быть, еще не успели мне написать. Но мистер Энсти хочет приготовить коттедж для нового жильца, вот я и подумал поговорить с вами, прежде чем вывозить книги.
Лоудер высунул голову в дверь и крикнул, чтобы ему принесли нужную папку. Она появилась с неожиданной быстротой. Бегло просмотрев ее, поверенный произнес:
— Все в порядке. Абсолютно. Прошу прощения, что мы вам не написали. Не столько даже из-за нехватки времени, сколько за отсутствием адреса. Бедняга совершенно упустил из виду этот момент. Знакомая фамилия, конечно. Я вас знаю?
