– Я о твоем ребенке ничего не знаю.
– Не лги мне, отец. Я ведь могу пойти в полицию. Судья тщательно разжевал оливку и проглотил.
С чем? С анонимным посланием? С фотографией девочки, которая похожа на тебя в детстве?
Да.
– И разворошишь осиное гнездо.
– Может быть.
Он склонил голову набок, сверля Шелби взглядом.
– Полицейские начнут задавать вопросы. Кое-какие вопросы тебе не понравятся.
– И черт с ними! Послушай, я больше не наивная семнадцатилетняя девчонка, для которой нет ничего страшнее незапланированной беременности. Я выросла.
– Городок у нас маленький. Это тебе не Сиэтл – здесь не спрячешься от пересудов и любопытных глаз.
– А я не собираюсь прятаться. Мне нужна правда, судья. Нужно знать, что случилось в тот день, когда родилась моя дочь. Я знаю, это ты все устроил. Ни док Причарт, ни кто-либо другой в больнице не пошел бы на такое по собственной инициативе. Это ты подкупил их, запугал, или уж не знаю, что сделал.
– Подкуп, шантаж... Серьезные обвинения!
– Значит, так, отец, – твердо заговорила Шелби, не давая ему себя смутить и запутать. – Либо ты рассказываешь мне все, что знаешь, и экономишь кучу времени – либо я иду в полицию, и все скелеты, какие хранятся в шкафах у семейства Коул, выставляются на всеобщее обозрение.
– Подумай хорошенько, принцесса. Дважды подумай.
– Уже думала. И дважды, и трижды, и сотню раз. Он невозмутимо отправил в рот вторую оливку.
– Я слышал, ты виделась с Нейвом Смитом.
Судья недоверчиво вздернул кустистые седые брови.
– Забавно. Первым делом встречаешься именно с тем, от кого тебе лучше держаться подальше.
– С отцом моего ребенка.
– Может быть.
Шелби отвернулась и уставилась на цветущий куст петуньи, с отвращением чувствуя, как лицо и шея заливаются краской стыда.
– Вот в чем загвоздка, девочка моя. Что, если ребенок у тебя вовсе не от Нейва? Тогда все окажется еще хуже, чем сейчас.
Ну нет, она не позволит отцу себя унижать! Шелби встала и оперлась обеими руками о стол:
– Это мой ребенок. И я вернулась сюда, чтобы выяснить, что с ним. Все остальное неважно. А теперь выбор за тобой: хочешь – помоги мне, не хочешь – не помогай, но, так или иначе, я найду свою дочь!
– А дальше что? – Судья устремил на нее взгляд, какой обычно приберегал в суде для несговорчивых свидетелей. – Если девочка жива, если она и вправду твоя дочь и если ты ее найдешь – что дальше? Вырвешь ее из семьи, где она прожила девять лет? Оторвешь от приемной матери, от отца, от братьев и сестер? Ты уверена, что для нее это будет к лучшему? – Он с хлюпаньем втянул в себя очередную оливку – и Шелби ощутила, как к горлу подступает тошнота. – О ком ты заботишься: о ней или о себе?
Она сама все время думала об этом, но не собиралась обсуждать этот мучительный вопрос с отцом.
– Все по порядку, – ответила Шелби. – Сначала надо ее найти. А потом я буду решать, что делать дальше.
– Ты играешь с огнем, Шелби.
– Ты тоже. Но тебя это никогда не останавливало, верно? – Усилием воли она заставила себя не повышать голос. – Короче: или ты помогаешь мне, или я докапываюсь до разгадки сама. Но, поверь, я этого дела так не оставлю. – Она допила чай и отставила бокал. – Кто прислал мне фотографию?
– Понятия не имею, – ответил он, не отрывая от нее холодного, жесткого взгляда.
Седые волосы судьи лежали волосок к волоску; строгий костюм его, несмотря на удушающую жару, от которой на футболке у самой Шелби давно выступили пятна пота, казался безукоризненно свежим. На коленях лежала трость с набалдашником слоновой кости – никто никогда не видел, чтобы судья опирался на нее при ходьбе.
– Хорошо. Кто удочерил моего ребенка? – настаивала Шелби.
– Тоже не имею понятия.
– Да как ты смеешь лгать мне в лицо? Ты не можешь не знать!
Медленно, слог за слогом роняя слова, он ответил:
– Не знаю, что сталось с твоей дочерью. Я не спрашивал.
– Значит, знал, что она не умерла!
– Нет. Я знаю одно: родилась она живой и здоровой. Что с ней стало дальше – не интересовался.
Шелби с самого начала подозревала правду, но признание судьи поразило ее, словно удар в лицо.
