— Не надо так, Олеся. То ты веришь, то отчаиваешься. Ты бы что-нибудь одно уж, а то, глядя на тебя, я сбиваюсь с толку.
Сухо потрескивали в камине пылающие поленья.
Тихо в домике. Лишь в далеком чулане шепчутся перепуганные старик и старуха.
— Ага! Здоровеньки були, принимайте гостей! — влетел в столовую Птаха.
В минуту охотничий домик наполнился людьми. Сюда привезли только Людвигу и Стефанию. Старого графа и отца Иеронима с полдороги забрал к себе в Сосновку Цибуля.
— Так вернее. Всякое может случиться. Мне с отрядом к Манежкевичу ходить негоже. Оставим там пятерых для охраны. Нехай ваши молодые и стерегут, а мы в Сосновку. Могельницкий туда нажмет как пить дать. Мы свое дело сделали, а деревню без мужиков оставлять не годится. Так, что ли? — сказал Цибуля, обращаясь к Щабелю.
Тот подумал и согласился.
Людвига и Стефания поместились в комнате рядом со столовой. Тут стояли два широких кожаных дивана и пианино. Сюда привели и Франциску.
Раймонд, Птаха, Пшеничек, Олеся и Сарра устроились в столовой. Расторопный Леон успел познакомиться со сторожем и его женой. Он завел с ними дружескую беседу, как мог, успокоил и так понравился им, что старики даже накормили его из своих запасов, которые, как вскоре он узнал, были довольно солидными.
Он появился в горнице с чудесно пахнущим окороком, и, встреченный удивленными возгласами, смеясь, сказал, как всегда коверкая слова:
— А старикашки симпатичные, даже окорок подарили. Ты что, Андрий, на меня так смотришь? Думаешь, стянул? Тогда идем спросим. То-то же!
В горницу вошли Пшигодский и Щабель.
— Как будто все в порядке, — ответил Щабель на немой вопрос Раймонда.
— Сани и лошади упрятаны в конюшню, сторожевые на месте. Снег пошел густо, через час все следы заметет. А Цибуля нарочно пройдет вблизи Холмянки. Там его заметят, дадут знать, от нас глаза отведут. Хитро придумал этот медведь!..
— А как тебе этот монах нравится? — спросил Раймонд.
В разговор вмешался Птаха:
— По глазам видать, что стерва: на человека не глядит прямо. Я каждого насквозь вижу…
— Ну, если видишь, то должен знать, что я еще с утра ничего не ел и у меня в желудке пусто, — нетерпеливо перебил его Леон.
— Это ты-то не ел? Ну и бессовестный же-ж ты, Ленька! Действительно, что ни чех — то враль! — сердито сказал Птаха.
— А я слыхал, что чехи у хохлов вранью учились, — огрызнулся Леон.
Когда все уселись за стол, запасливый «Рупь двадцать» вытащил из мешка буханку хлеба и братски разделил ее на восемь частей.
Сарра резала ветчину.
Пшигодский встал из-за стола, подошел к двери, ведшей в соседнюю комнату, медленно приоткрыл ее и отрывисто позвал:
— Франциска!
— Чего тебе? — не сразу отозвалась та.
— Иди сюда, поешь тут, — сухо сказал он.
— Не пойду!
Тогда Мечислав открыл дверь пошире, переступил порог и повторил еще суше:
— Может, пойдешь?
Людвига и Стефания наблюдали за этой сценой. Они сидели на диване, не снимая шуб. Людвига — грустная и безразличная ко всему, Стефания испуганная и растерянная.
Одна Франциска сняла свое пальтишко. В комнате было тепло. Она сидела у небольшого столика, скрестив на высокой груди полные, красивые руки.
— Кушай сам. Я сыта, — еще раз упрямо отказалась она.
Мечиславу было неловко, что два враждебных ему человека видят, как обращается с ним жена. Он уже пожалел о своем так неуклюже проявленном порыве помириться с Франциской. Но уйти было трудно.
Неожиданно с дивана поднялась Стефания. Она быстро подошла к ним.
— Скажите, пане Пшигодский, что нас ожидает? — волнуясь, тихо заговорила она.
— Я не пан, а конюх, графиня! — так же тихо ответил ей Мечислав.
— Я не думала этим оскорбить вас. Ведь вы поляк и понимаете, что это обращение общепринято у нас. Притом я не об этом хочу с вами говорить. Я и графиня Людвига хотим знать нашу судьбу… — Ее голос дрогнул, страх подсказывал ей угрозу как средство защиты. — Послушайте, пане, простите… — Она замялась. — Как же вас называть прикажете?
— Мы зовем друг друга товарищами, — стараясь быть вежливым, ответил Мечислав.
Стефания презрительно сжала свои накрашенные губы.
— Но вы сами понимаете, что я вам не товарищ. Ну, оставим это. Мы требуем, чтобы вы сказали нам, что вы собираетесь с нами делать. Не забывайте, Пшигодский, что за все это вы понесете жестокую расплату…
— Ладно, уж как-нибудь сочтемся! — оборвал ее Пшигодский.
— Вы бы вспомнили о своем отце и брате!
— Я о них не забываю.
— И вам не стыдно? Ваша семья столько лет преданно служит нам, а вы позорите ее, став разбойником! — не удержалась Стефания.
— Стефа! — остановила ее Людвига.
— Помните, Пшигодский, если вы сейчас же не отпустите нас, то вам не миновать виселицы. Вы же сами понимаете, что граф не оставит этого…
— Стефа! — уже негодующе позвала Людвига.
Франциска беспокойно шевельнулась. По лицу Мечислава она увидела, что сейчас он способен сделать что-то ужасное. Она поспешно подошла к мужу:
— Идем кушать!
Дверь за ними закрылась. Страх снова вернулся к Стефании.
— Погибли мы с тобой, Людвись! Ведь эти разбойники ни перед чем не остановятся! Свента Мария! — зашептала она.
— Зачем ты их раздражаешь такими разговорами?
— А ты хочешь, чтобы я перед этим быдлом плакала?
— Не надо плакать, но и грубить не надо.
— Грубить? Да это ж хам! Как жаль, что Шмультке его не повесил еще тогда! Как Эдвард прав — таких животных только вешать! Ты видела, как он со мной говорил? — зашептала Стефания, подсев к Людвиге.
Глава двенадцатая
К вечеру между Сосновкой и Малой Холмянкой начались переговоры. Письма перевозили крестьяне, не причастные к партизанскому движению. Первое письмо, которое получил Цибуля, было такого содержания:
«Деревня Сосновка. Командиру партизанского отряда Емельяну Цибуле.
Ваше письмо было доставлено мне сегодня в одиннадцать часов утра. Предлагаю выкуп за
