заявил, что хорошо представляет, какое положение Ежов занимает в СССР, и что либо он даст согласие на сотрудничество с немцами, либо будет дискредитирован в печати. Ежову будто бы пришлось согласиться на эти условия и дать письменное обязательство работать на немецкую разведку.
Впоследствии, рассказал далее Ежов, немцы, не довольствуясь получаемой информацией, стали подталкивать его к созданию в НКВД такой же заговорщицкой организации, какая была создана в армии во главе с маршалом А. И. Егоровым, с тем чтобы к началу войны между СССР и Германией обе организации могли, объединившись, осуществить успешный захват власти в стране.
Организация в НКВД была, по словам Ежова, им создана, однако, чем она занималась, он не сообщил, а сразу перешел к событиям осени 1938 г., когда после появления в НКВД Берии заговорщики пришли к выводу, что во избежание провала необходимо организовать убийство руководителей партии и правительства. Приурочить данную акцию решено было к 7 ноября 1938 г., то есть ко дню празднования 21 -й годовщины Октябрьской революции. Вот как это предполагалось сделать:
«Фриновский, Евдокимов, Дагин и я договорились 7 ноября 1938 г. по окончании парада, во время демонстрации… путем соответствующего построения колонн создать на Красной площади пробку. Воспользовавшись паникой и замешательством в колонне демонстрантов, мы намеревались разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства»{486}.
Реализация этого замысла была будто бы возложена на И. Я. Дагина и его людей из Отдела охраны ГУГБ НКВД, однако 5 ноября 1938 г. все они были арестованы, и осуществить задуманное не удалось. Позднее, уже после отставки с поста наркома внутренних дел, Ежов, по его словам, пытался подбить на осуществление террора против Сталина некоторых своих знакомых, но из этой затеи тоже ничего не вышло.
Заключительная часть допроса 26 апреля 1938 года была посвящена связям Ежова с английской разведкой. Ежов заявил, что, после того как весной 1938 г. Сталин начал вдруг интересоваться его прошлыми отношениями с Ф. М. Конаром, он понял, что его проверяют, стал много пить и в ответ на расспросы жены решился раскрыться перед ней, признавшись в своей антисоветской работе и связях с польской и немецкой разведками. Нисколько не растерявшись от таких откровений, Евгения Соломоновна будто бы призналась в ответ, что и сама является английской шпионкой с многолетним стажем, завербованной своим мужем А. Ф. Гладуном еще в период их работы в Лондоне в середине 20-х гг.
«Жена мне рассказала, — продолжал Ежов, — что она связана с разведывательной службой министерства иностранных дел Англии и освещает положение в СССР, политические настроения русской интеллигенции. В своих шпионских целях Ежова использовала и меня, так как я свободно делился с ней всеми имеющимися у меня секретными материалами»{487}.
Однако следователям не понравилось, что начало своих отношений с английской разведкой Ежов относит к середине 1938 г., то есть когда у него оставалось уже слишком мало времени для плодотворного сотрудничества с ней.
«Вы лжете, — было заявлено ему. — О связях вашей жены с английской разведкой вам было известно задолго до 1938 года, и вы не только знали, но и активно сотрудничали вместе с вашей женой в пользу англичан. По этому поводу вам придется держать ответ перед следствием»{488}.
Держать по этому поводу ответ Ежов почему-то не стал, а принялся рассказывать о своем участии в отравлении жены. Когда она попросила прислать ей в санаторий большое количество люминала, он, по его словам, не стал препятствовать ее вполне очевидному намерению покончить жизнь самоубийством, а значит, должен быть признан главным виновником этой смерти. А не препятствовал он якобы потому, что, предвидя возможность ее ареста, опасался, что на следствии ей придется рассказать не только о своей, но и его антисоветской и шпионской работе.
Выслушав все эти истории, следователи пришли к выводу, что Ежов «продолжает стоять на вражеских позициях и ведет себя неискренне», а именно: не договаривает о своей шпионской работе в пользу Германии; в качестве лиц, причастных к заговорщицкой деятельности, называет либо тех, кто уже арестован, либо официальных представителей иностранных дипломатических учреждений; скрывает тех, кто руководил вместе с ним предательской работой по организации контрреволюционного переворота в СССР, и т. д.
«Учтите, что по всем этим вопросам вы будете завтра же допрошены, и вам придется дать исчерпывающие показания», — этими словами закончилась вторая запротоколированная встреча Ежова со следователями, среди которых, напомним, был в этот раз и сам Л. П. Берия.
Завершился первый этап следствия 30 апреля 1939 года В ходе состоявшегося в тот день допроса Ежов рассказал о технологии вовлечения в антисоветский заговор своих подчиненных — чекистов и об основных направлениях вредительской работы, проводившейся в НКВД. Вредительство это заключалось в массовых необоснованных арестах, фальсификации материалов следствия, подлогах и расправах с неугодными элементами.
«Все это проводилось в расчете на то, чтобы вызвать известное недовольство среди населения в отношении руководства ВКП(б) и советского правительства и таким образом создать наиболее благоприятную базу для осуществления наших заговорщицких замыслов»{489} .
В ходе допросов, проведенных в период с 18 по 30 апреля 1939 г., были обозначены основные направления «преступной деятельности» Ежова, а кроме того, названо большое количество лиц, причастных к ней: 18–20 апреля — 3 человека, 26 апреля — 36, 30 апреля — 66, всего — 105 человек. Большинство из них было к этому времени арестовано, многих успели уже расстрелять, но встречались и те, кого репрессии до сих пор не коснулись. Например, среди известных ему «военных заговорщиков» Ежов назвал фамилии заместителя наркома обороны СССР С. М. Буденного и начальника Генерального штаба Б. М. Шапошникова. Однако они не только не были арестованы, но сохранили и свои посты, и личное расположение вождя. Показаниям, полученным в застенках НКВД, Сталин, конечно, доверял, но только если они не противоречили его собственным представлениям о том или ином человеке.
После того, как общая схема обвинений в адрес Ежова была составлена, началось уточнение отдельных деталей. Так, на допросе 5 мая 1939 года Ежов рассказал о работе «заговорщиков» в Наркомате иностранных дел. Здесь как раз начиналась в это время масштабная чистка (после смещения руководителя внешнеполитического ведомства М. М. Литвинова), поэтому тема подрывной деятельности в Наркоминделе была в те дни особенно актуальной.
Ежов сообщил, что целью этой деятельности являлось создание условий для победы Германии и Японии в грядущей войне с СССР. В частности, предпринимались попытки поссорить главу китайского правительства Чан Кайши с советскими властями, что в конечном итоге должно было облегчить захват Японией советского Дальнего Востока.
В начале мая 1939 года от нескольких арестованных работников НКВД были получены показания о фабрикации по распоряжению Ежова истории с его так называемым ртутным отравлением. Допрошенный на эту тему Ежов подтвердил факт фальсификации и пояснил, что предпринятая акция преследовала цель еще больше поднять его авторитет в глазах руководства страны.
Допрос 17 мая 1939 г. был посвящен обстоятельствам смерти бывшего начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД А. А. Слуцкого. Ежов сообщил, что убийство Слуцкого было организовано по его указанию, и сделано это было из опасения, что Слуцкий, арест которого становился неизбежным, может на допросе выдать известные ему факты преступной деятельности заговорщиков.
К началу лета 1939 г. следствие пришло к выводу, что располагает уже достаточными данными для предъявления Ежову официального обвинения, и 10 июня старший следователь Следственной части НКВД
