— Ну, зато в желудке не пусто.
— Как же вы тогда ещё живы?
— Да вот так! Другой раз среди камней находим съедобные травы. А иногда молодёжь из палок и травяных верёвок делает силки, и если повезёт и попадётся какая-нибудь дичь, то делим её между всеми и воздаём хвалу Аллаху.
— Так разве у вас нет ни овец, ни коров, ни домашней птицы?
— Откуда же им быть, когда кормить их нечем. Есть у нас две-три курицы, которые, как и мы, живут без корма. Пока они не околеют от голода или болезни, мы их не режем. В два-три года раз случается, что под Новый год, милостью Аллаха, имеем похлёбку из пажитника.
— Это что ещё за похлёбка? Первый раз слышу.
— Мы её готовим из муки и айрана[23], но больше всего в ней травы.
— Да благословит вас Аллах, это ведь тоже не еда!
— А что же делать? Человеческий желудок привыкает и к травам, и к кореньям, особенно если сварить их и посолить как следует. Дети иногда едят и полевых мышей, если те попадут в силки.
— Полевых мышей?! Каким же образом их можно есть?
— То есть как это каким образом? Самым обычным: сдирают шкуру, потрошат, варят, а затем едят.
— Ведь по законам Корана мышей нельзя есть.
— Мы тут не разбираемся в законах Корана. Для умирающих с голоду и мертвечина не может быть запретной.
— Но ведь это же не жизнь. Как вы ещё существуете?
— Тут кругом много соли, мы её собираем. Несколько раз и год сюда приезжают на мулах мелкие торговцы и перекупщики, и мы меняем соль на кукурузную муку, сухари и грубую бумажную материю.
— Ну, допустим. А ежели вы ничего не нашли на пропитание, как же тогда?
— Молимся Аллаху.
— И это все?
— Конечно! Если уж совсем тошно становится, то ложимся и помираем. Все зависит от воли Аллаха!
— Да сохранит вас Аллах. А разве у деревни нет хозяина?
— Как же, есть!
— Как его зовут?
— Газанфар Элла Ялла.
— Такого имени я не слышал. Кто он такой и где живёт?
— Живёт недалеко от Шираза. Говорят, с давних пор деревня перешла к потомкам Аль-Мофассала, ещё когда он двинул в эти края свои войска.
Пурдженаб понял, что староста имеет в виду Аль-Мозаффара[24], и, улыбнувшись, продолжил разговор:
— Почему же он не благоустраивает своё владение?
— Да разве владение того стоит!
— Небось ещё и претензии к вам имеет?
— Да нет, дай Аллах ему здоровья, он нас не трогает. Ему, видно, достаточно просто называться хозяином поместья. Вообще он не вредный человек. Да не оставит его Аллах своей милостью.
— Небось, как и все жестокие помещики, он просто волк и овечьей шкуре?
— Да нет, Аллах свидетель, про его жестокость нам ничего не известно. Никакого зла мы от него не видели.
— Какое же ещё зло может быть хуже вашей жизни?
— Может, он просто не знает про это?
— Поглядишь тут на вас, будто на другой планете живёте…
— Аллах с вами, жили бы мы на другой планете, давно уже с ума сошли бы.
— Да вы тут, можно сказать, заживо погребённые…
— Как хотите, так и говорите, воля ваша. Мы все ваши покорные слуги и верные рабы…
Через четверть часа приезжие уже сидели под тенью полуразрушенного глиняного забора на собственном паласе, разостланном для них Ядоллой, и насыщались едой, вынутой из дорожных сумок. В десяти шагах от них понуро стоял староста, а несколько поодаль — остальные жители деревни, мужчины, женщины, старики и дети, глазея на незваных гостей.
Первым не выдержал Заминийа.
— Мы, братцы, едим, а эти умирающие смотрят на нас — просто некрасиво! Кусок не лезет в горло. Я свою долю уступаю им.
— Мне тоже стыдно,— промолвил Гамхар,— поперёк горла все застревает.
— Ну-ка, собери скатерть,— обратился Пурдженаб к Ядолле.— Свою порцию отложи, остальное раздай людям. Пусть полакомятся!
И тут началось нечто невероятное. Несчастные впервые увидели пищу, запах которой им даже не снился. В одно мгновение на скатерти не осталось и крошки. Люди работали челюстями и молились. Потом староста подошёл поближе и произнёс:
— Дай вам всевышний долгой жизни! Да вознаградит он вас за вашу доброту, как в этом, так и в потустороннем мире…
— Довольно церемоний,— перебил его Пурдженаб.— Ты бы лучше принёс нам немного воды, а то мы умираем от жажды.
— Аллах свидетель, у нас подходящей для питья воды нет,— промолвил смущённый староста.
— А какую же воду вы сами пьёте?
— В давние времена вблизи деревни проходил подземный канал, который теперь почти разрушен и никто его не чистит. Со дна этого канала с превеликим трудом мы достаём солёную воду. Другой воды у нас нет. Вместе с песком и глиной мы воду разливаем по кувшинам, а как только она отстоится и станет менее солёной, пьём её и вспоминаем томящихся от жажды в пустыне Кербела мучеников за веру и проклинаем Язида[25].
— А чем же вы тогда поливаете свои посевы?
— Откуда же у нас посевы?
— Какая же это деревня без посевов?
— Раньше деревня была куда благоустроенней, а что теперь— сами изволите видеть.
— Почему вы не собираете дождевую воду?
— Откуда в этих краях дождю-то быть? Если он когда и случается, то, конечно, воду собираем и всевышнего славим за чудо…
— Так это же не жизнь! — не выдержав, вскричал Пурдженаб.
— Жизнь и смерть в руках Аллаха.
— Почему вы не уходите отсюда?
— А куда нам идти?
— Куда бы ни пошли, повсюду будет лучше, чем в этом аду.
— Поблизости деревень никаких, ни мулов, ни ишаков у нас нет, так что грузить наш скарб не на кого. И куда нам идти, чтобы лучше было, чем здесь, и откуда бы нас не выгнали? Да и как мы через пустыню пройдём, когда полно в ней демонов, злых духов и оборотней. Человек живым из пустыни не может выбраться.
Приезжие рассмеялись.
— Ну, седобородый, позабавил ты нас! Что за чепуху мелешь?— сказал Пурдженаб.
— Как чепуху? Про это все знают. Сто раз я сам попадался и еле ноги уносил. Демоны пустыни, как увидят путника, начинают звать его по имени, с дороги сбивать, потом кидаются на него, из пяток кровь высасывают, а затем уж пожирают. А вот оборотни, те больше больными странниками прикидываются, стоят у арыка и плачут, умоляют путника перенести их на плечах на другую сторону. Только дойдёт путник до середины, а оборотень ногами его душить начинает…
