приблизился здоровенный детина с дубинкой в руках.
— Господа, пройдите! — сказал он.
— Почему?
— Этот сад закрытый.
Мы поняли, что спорить бесполезно, и решили расположиться поодаль, на пышной лужайке, где в прежние времена играли наши дети. Прошли шагов триста и увидели несколько домов из красного кирпича под шиферными крышами. Табличка на ограде из колючей проволоки строго предупреждала: «Только для семей инженеров плотины Баларуд».
И сюда не было доступа. Мы пошли дальше. За новым забором— дома поменьше, и опять надпись: «Участок для рабочих». В маленьких комнатушках битком набито — мужчины, женщины, дети…
— Где бы нам присесть? — спросили мы у проходящего мимо мужчины.
Удивлённо оглядев нас, он сострил:
— У меня на голове! Такое раздолье вокруг — где хотите, там и располагайтесь.
— Но ведь тут написано, что вход воспрещён…
— Я говорю не про это место. Пройдите дальше — увидите общественный сад, там и отдыхайте. Нельзя же врываться в чужой дом! Понравится ли вам, если в ваш дом явится незваный гость?
— Нет,— покорно ответили мы.
— Вот и другим это не по душе. Видим, что ему трудно возразить.
— А где тот общественный сад, ага, о котором вы говорите?
— Километром выше.
Снова взвалили мы на плечи свою поклажу. Казалось, вся земля на берегу реки занята «закрытыми садами». Но все-таки мы дошли, добрались до этого единственного места на земле наших предков, которое было открыто для нас. Мы вошли в сад и принялись искать дерево, в тени которого можно было бы расположиться. И тут как из-под земли перед нами выросли двое стражей с дубинками.
— Кто вам позволил войти в сад?
— Разве на вход в общественный сад нужно специальное разрешение? Ворота открыты, вот мы и вошли.
Один из стражей, с величественным видом опёршись на свою дубинку, вопросил:
— А разве во все открытые двери положено совать свой нос?
— Аллах свидетель, и сюда нам нельзя. Делать нечего — надо уходить.
— Да нет, добро пожаловать! Только сначала купите билеты.
— Какие ещё билеты?
— Входные.
— Сколько?
— Сколько вас, столько и билетов.
— А почём они?
— По туману.
Не могли же мы, проделав столь дальний путь, после всех мытарств вернуться назад, так и не взглянув на плотину! Мы отдали двадцать семь туманов, расстелили коврики на траве под деревом и велели детям принести с берега несколько больших камней для очага и набрать хвороста. Наш очаг ещё не был готов, когда появился ещё один блюститель порядка с дубинкой.
— Что это вы делаете, а?
— Ничего особенного, хотим развести костёр, чтобы подогреть еду и пообедать.
— А что, разве здесь тётушкин дом? — ехидно осведомился он.
— Нет, здесь общественный сад. А какое вы имеете отношение к нашей трапезе?
— А такое, что незачем было воздвигать здесь отель и тратить на него столько средств, чтобы господа, пожаловав сюда, сами готовили для себя еду.
— Где же ваш отель? — поинтересовались мы.
— А это что по-вашему? — Концом дубинки он указал на три жалких глинобитных строения в конце сада, кое-как побелённых известью.
— Как же нам теперь быть? — спрашиваем мы.
— Везите обратно свою жратву, а здесь заказывайте все, что душе угодно, и мы вам прямо сюда и подадим.
Видим, дети проголодались, не дотерпят без еды до позднего вечера. Пришлось сложить свои котелки и заказать обед в «отеле». Принесли нам такой челоу-кебаб, о котором, пожалуй, лучше умолчать — человеку он не по зубам.
После обеда ребятишки, как водится, отправились к реке, чтобы половить рыбу. Но не успели бедняжки и крючки в воду забросить, как к ним подскочил очередной страж с дубинкой. Вот уж, право, может показаться, что здесь не плотину соорудили, а завод по выпуску сторожей с дубинками!
— Эй, вы! Чем вы там занимаетесь? — завопил он.
— Ничем, ага! Рыбу ловим,— испуганно ответил один из мальчиков, вытягивая леску из воды.
— Что ты самовольничаешь, парень?!,— раскричался детина.— Разве не видишь — написано: «Ловля рыбы в реке Баларуд и охота в её окрестностях воспрещены»?
Мы отозвали детей:
— Чтобы зря к нам не придирались, сядьте-ка в кружок и поиграйте в карты.
Но детям хотелось поглядеть плотину. Мы гурьбой направились к ней и пришли к высокому шесту с дощечкой: «Вход посторонним лицам на территорию плотины категорически воспрещается».
Вечером, когда мы собрали свои пожитки и двинулись в сторону шоссе, чтобы поймать автобус, идущий в город, путь нам преградили ещё четверо громил:
— Пожалуйста, уплатите за место.
— За какое место?
— А за то, на котором вы сидели.
— Мы ведь уже заплатили.
— Ничего не знаем! Земля спорная, они не имели права брать с вас деньги, и им вы могли бы не платить.
— Так сколько же с нас?
— По полтумана с человека.
Мы очень обрадовались: ведь это наполовину дешевле, чем с нас взяли те двое при входе.
Механическое существование
Призадумаешься над бессмысленностью суеты и гонки нашего механизированного века и невольно позавидуешь отцам и дедам. Безмятежно жили люди! Времени у человека было предостаточно, забот никаких. Порхал он как вольная пташка.
Обедали тогда за домашним столом. Абгушт ели, эшкенэ, аш с кяшком, куфтэ[83] — и все приготовленное руками любящей жены. После обеда, не торопясь, расстилали коврик где-нибудь на траве у ручейка, листали книжечки, стихи почитывали, баловались терьячком[84], прихлёбывая крепкий, ароматный чай с кунжутной халвой или с шоколадом. Порой заколют молодого барашка да поджарят кебаб на вертеле, позволив себе запить его глотком-другим доброго вина. Одним словом, умели тогда покейфовать, жили в своё удовольствие. Что такое нервный срыв или там душевная депрессия, знать не знали. Каждый был здоров, весел и благодушен, никто не вмешивался в чужую жизнь, никто никому не завидовал…
А теперь, ради того, чтобы набить брюхо, изволь крутиться целый день, выслушивать грубые окрики, подлаживаться черт знает к кому, унижаться, заискивать. Нет тебе ни еды путной, ни нормального отдыха.
Вскакиваешь рано утром, впопыхах, на ходу проглатываешь стакан какой-то мутной бурды для того
