Тонкий наблюдатель и знаток социальной психологии, Ф. Тонкабони сумел задолго до революции 1979 года уловить симптомы назревающего кризиса и донести их до читателя. В рассказе «Ипохондрик и крокодил» писатель иносказательно говорит о страхе, царящем в стране перед полицией Савак и поддерживающей её шахской жандармерией. У всякого прочитавшего рассказ невольно возникает мысль о том, что общество, живущее в атмосфере слежки и шпиономании, страдает тяжким недугом и никакие «щадящие меры» не помогут, необходимы только радикальные средства.
Ни один из членов семьи, изображённой в рассказе «Клещ», не назван по имени, не указано и место действия, тем не менее читателю сразу же становится ясно, что события разворачиваются в дореволюционном Иране. О многих вещах Тонкабони говорит завуалированно, используя эзопов язык, в расчёте на то, что проницательный читатель разгадает подлинный смысл сказанного. Рассказ глубоко социален и многозначителен. Семья, будучи конкретной, все же несёт на себе много обобщённого, ибо её структура вводит нас в структуру иранского общества со всеми его противоречиями. Образ отца-деспота с его всегдашним «Не позволю!» невольно ассоциируется с полицейско-саваковской властью. Слыша этот окрик, сын каменел перед отцом, как до поры до времени цепенел перед представителями шахской администрации иранский народ. Разоблачая духовную опустошённость, порочность главы семьи, Ф. Тонкабони постепенно сводит его авторитет на нет, точно так же демаскировался в глазах народа насквозь прогнивший монархический режим.
В семидесятых годах самому Тонкабони и его единомышленникам-писателям не раз приходилось испытывать тяжесть репрессий и преследований со стороны Савак, таиться в тюрьмах.
О шахских застенках Тонкабони рассказал в художественной форме в новеллах, повестях, очерках и миниатюрах, написанных в эти годы. В рассказе «Путешествие в удивительный край» Тонкабони в аллегорической форме язвительно описывает перипетии своего ареста и пребывание в тюрьме. Писатель называет застенки Савак комфортабельным отелем, все правила которого вполне разумны, целесообразны и предусмотрены исключительно ради обеспечения спокойствия и отдыха его обитателей. Завершается рассказ обращением к читателям: «Я поведал вам не сказку о потусторонних существах, к тому же все это и не бред сумасшедшего. Этот отель находится не так уж далеко, не в какой-нибудь чужой стране. Он совсем рядом: тут, там, повсюду! Он в вашем же городе, под вашим же носом».
В начале 70-х годов в Иране начался исключительный по своим масштабам нефтяной бум. Появился новый класс — нефтяная буржуазия. Буржуазия эта ничего не производила, её единственным занятием являлось безудержное потребление. Этот класс быстро присвоил себе значительную часть нефтяных доходов и стал хозяином страны.
В Тегеране возникли супермодные районы, ошеломлявшие новоприбывшего комфортом и роскошью. А рядом, порой на тех же улицах, в домах без света и воды гнездились семьи бедняков.
Как прогрессивный писатель, Ф. Тонкабони не мог не затронуть в своем творчестве процесс расслоения иранского общества, когда на одном полюсе царила роскошь, а на другом — ужасающая бедность, средневековая отсталость и крушение идеи о «всеобщем благоденствии». Именно этой цели — разоблачению лозунга шаха о «великой цивилизации» — посвящены многие рассказы писателя («Водитель такси», «Утро на площади», «Развитые и неразвитые страны», «Год 2009-й», «Машина по борьбе с неграмотностью» и др.).
В сатирической миниатюре «Машина по борьбе с неграмотностью» Ф. Тонкабони высмеивает издержки разрекламированной на весь мир культурной программы шахской администрации. Изображая машину, управляемую электронным устройством и выпускающую «полусырых», «непропекшихся» бакалавров и докторов наук, Тонкабони пародирует официальный курс «белой революции» с её спекулятивной идеей о сверхскоростной ликвидации неграмотности и создании в стране «новой цивилизации».
В последнее время Ф. Тонкабони часто обращается к духовному наследию мастеров культуры такого масштаба, как М. Горький, Р. Роллан и др.
В примечаниях к своей новелле «Скромное обаяние мелкой буржуазии» Ф. Тонкабони ссылается на сборник статей Горького под названием «Мелкая буржуазия» как на один из основных источников в понимании мещанской психологии, для социального обличения мещанства. Здесь же Ф. Тонкабони упоминает фильм Луиса Бюнюэля «Скромное обаяние буржуазии» и пишет о том, что он использовал оба эти названия, объединив их.
В фильме Бюнюэля «высвечены» — тоже изнутри — все самые страшные и мерзкие пороки буржуазного общества: утрата смысла в человеческом общении, бездуховность, ханжеская мораль, мелкое политиканство и крупные махинации, распад семейных связей, культ наживы, власть ложных авторитетов, самообольщение иллюзией «подлинности», истинности своей «экзистенции», своей свободы.
Добавив к этому художественному опыту опыт социального анализа М. Горького с его классовой чуткостью и политической заострённостью, Тонкабони создаёт реалистически верное произведение, вскрывая причины разложения тех слоев иранского общества, которым пристало быть носителями духовных и культурных ценностей.
В «Скромном обаянии мелкой буржуазии» нет ничего внешне занимательного, отсутствует какое-либо действие, канва рассказа проста — несколько школьных друзей, а ныне неплохо обеспеченных интеллигентов встречаются на вечеринке, устроенной одним из них в честь возвращения его детей из Европы на летние каникулы. Каждый из героев как бы олицетворяет один из слоев иранской интеллигенции, в той или иной степени приобщившейся к «белой революции» и «великой цивилизации». Все они несчастны, каждый по-своему, недовольны ни жизнью, ни тем, что происходит на их родине.
Внешнее благополучие и одновременно боязнь душевной пустоты постоянно присутствуют в жизни пришедших на вечер друзей. Стремясь заглушить свою тревогу, снять внутреннее напряжение и неудовлетворённость, они пьют коктейли или виски, курят терьяк, веселятся, злословят, танцуют под звуки модной музыки, звучащей из агрегатов новейшей музыкальной техники, хвастают пошлыми заграничными сувенирами, пересказывают неприличные случаи жизни, не прочь позабавиться адюльтером. Но за воспоминаниями юности и за светским философствованием, хвастовством, жалобами вырисовывается одна тревожная для всех мысль: как жить дальше, как примирить свою бесцельную личную судьбу с судьбой всей страны?
Эволюция с ними произошла чудовищная. Как прямо подчёркивает Тонкабони во втором примечании к рассказу, для каждого из них в юности «Жан-Кристоф» Р. Роллана был «священной книгой». А теперь, как говорит один из героев, «идеалы разменяны на вещи». Упоминание о «Жане-Кристофе» звучит как печальное воспоминание, как эпитафия погибшим мечтам мелкобуржуазной интеллигенции. Тонкабони как бы подчёркивает одну характерную черту всех героев — их политическую инфантильность, отсутствие какого-либо, даже отдалённого, намёка,
