Я огляделся по сторонам и вижу, что в зале, кроме нас двоих, никого не осталось. Мой приятель стал усиленно рыться в карманах брюк, потом в карманах пиджака, снова в карманах брюк…
У меня было двадцать туманов, шестнадцать с половиной я выложил официанту, несмотря на энергичные протесты моего нового знакомца. Мы вышли. Прощаясь, он сказал:
— Все, что я здесь наговорил, пусть останется между нами. Никому ничего не рассказывайте. И сами будьте поосторожней!
— Да знаю я! — говорю.— Как вы уже изволили заметить, каждый, кто здоровается с тобой, намерен как-то использовать тебя в своих целях. Тут самому Аллаху несдобровать!
— Счастливого пути!
— Прощайте.
…Поскольку в этот ночной час такси достать не удалось, пришлось мне от остановки Резван до улицы Хаки, где находится мой дом, плестись пешком.
Домой я прибыл уже под утро. Жена не спала.
— Ты же собирался вчера прийти пораньше и принести детям сладости!
— Собираться-то собирался, да дело в том, что вчера вечером пришлось, как обычно, задержаться в типографии. Ты себе даже не представляешь, какие сложности и трудности мы преодолеваем. Наборщик повздорил с начальством и уволился. Взяли нового, а он ещё не разобрался в наших машинах. Так что ничего не оставалось, как набирать самим. Все набирали — и директор, и главный редактор, и сотрудники журнала поголовно… Они, бедняги, и сейчас ещё там трудятся.
— Ну, а удалось вам закончить набор?
— Да, слава богу, журнал уже в печати.
— Там, на плите, я тебе оставила мясо и гороховый суп. Ты, наверное, не ужинал, садись поешь!
Бедный Мортаза
Когда друзья сообщили мне, что Мортаза стал наркоманом, я очень расстроился. Ведь мы дружили с ним ещё со школьной скамьи, и, хотя жизнь порой разлучала нас, он был мне дорог по-прежнему.
— Ах, бедняга! И давно это с ним? — расспрашивал я.
— Сам он говорит, будто уже месяцев семь-восемь, но по всему видно, что раньше: уж больно он осунулся и ослаб!
Вслед за тем на меня посыпались упрёки: я-де его старый товарищ, у меня, дескать, влиятельные связи в верхах, и теперь, когда Мортаза оказался в столь плачевном положении, только я в силах помочь ему.
Я хотел было отшутиться, что, ей-богу, и моё-то положение не лучше, но после таких хвалебных речей в мой адрес как-то неудобно было развенчивать легенду, которая сложилась вокруг меня. Да, сами-то мы прекрасно сознаем, что ничего особенного собой не представляем, но зачем посвящать в это других.
— Да, вы правы,— сказал я с глубокомысленным видом.— Виноват, не спорю. Мне надо было раньше позаботиться о Мортазе, я обязан был вытащить его из этой мрачной трясины невзгод и нищеты, что довела человека до этой губительной страсти. Но и сейчас ещё не поздно. Постараюсь сделать все, что в моих силах.
И чтобы не ударить в грязь лицом и закрепить впечатление о себе как о влиятельной персоне, я небрежно добавил:
— Ведь если я даже среди ночи позвоню министру здравоохранения, он меня выслушает и тут же выполнит любую мою просьбу. О других уж и говорить не приходится!..
На следующий же день родственники Мортазы привели его ко мне, чтобы я срочно договорился по телефону об устройстве его в больницу, где — Аллах велик! — несчастный, может быть, и излечится от наркомании.
С помощью друзей и влиятельных особ я начал действовать. Ведь жаль в самом деле — пропадает человек!
Не буду описывать, с каким трудом мне удалось связаться с директором крупной больницы на три тысячи девять коек и договориться с ним о встрече.
Когда мы с Мортазой вошли в кабинет директора больницы и я отрекомендовался, бедняга Мортаза в знак уважения к моим многочисленным титулам и званиям даже никак садиться не хотел и все раскланивался. Но — Аллах свидетель — на директора это не произвело ни малейшего впечатления, он не только не приподнялся мне навстречу, но даже не оторвал глаз от бумаги, которую держал в руке для пущей важности. Я почувствовал, что заряд пущен вхолостую. Чтобы и дальше не сплоховать, я напряг память, соображая, с кем бы господин доктор мог быть знаком. И тут мне пришло на ум внушительное имя: Эззат оль-Мамалек[102]! Не долго думая, я приятно улыбнулся и сказал:
— Господин доктор!.. Не помню, позавчера или третьего дня я был в гостях у господина Эззат оль-Мамалека, все наши были там; так вот, вспоминали мы друзей, и когда речь зашла о вас, то господин Эззат оль-Мамалек очень высоко о вас отозвался!
Услышав имя Эззат оль-Мамалека, доктор оторвался от бумаг и уставился в мои лживые глаза. Я сидел как на раскалённой сковородке. Вот сейчас господин директор больницы скажет, что никакого Эззат оль-Мамалека знать не знает,— и все кончено!
Но улыбка, которая пробежала по губам господина директора, дала мне понять, что если он с Эззат оль-Мамалеком и не состоит в родстве, то по крайней мере знаком.
Самым ласковым и любезным тоном — чего уж я никак не ожидал — господин директор переспросил:
— Эззат оль-Мамалек?!
— Да! — подтвердил я. — Вы даже не представляете себе, как он вас расхваливал!
— Вы имеете в виду старшего Эззат оль-Мамалека? — с той же улыбкой, но несколько удивлённо протянул директор.
Чувствую, что старший Эззат оль-Мамалек либо умер, либо живёт в Европе. В висках начинает стучать — ну, думаю, не оплошать бы! Беру себя в руки и уверенно отвечаю:
— Нет, не старший Эззат оль-Мамалек, конечно. Я говорю о его племяннике!
— Ах да!.. Это тот, что сейчас министр этого самого… как его? Напомни, пожалуйста!
Я стал пальцем, как дятел клювом стучать по лбу, всем своим видом показывая, что мучительно вспоминаю, какое же министерство возглавляет Эззат оль-Мамалек. Хорошо, что сам господин доктор вскоре вспомнил:
— Ах да… как же, как же! Он — министр по распределению ветра в Центральных областях!
— Да, да, точно, он самый! — подхватил я.
— Неужели позавчера вы были у него в гостях? — с ещё более любезной улыбкой спросил директор.
— Да, это же один из моих самых близких и лучших друзей. Удивительный человек! Несмотря на свою колоссальную загруженность, он никогда не забывает своих приятелей.
— Да, верно, и мне очень хотелось бы повидаться с ним…
Вот уже давно…
Я восторженно перебил его:
— Да когда вам будет угодно! Только слово молвите — и мы пожалуем к вам в гости!
Господин директор взял со стола свой заграничный портсигар и протянул сперва мне, потом Мортазе.
Мортаза ёрзает на стуле, с уважением смотрит на меня. А я спокойно поддерживаю беседу. Дело идёт на лад, пущенная в темноте стрела попала в цель. Доктор распространяется о высоких моральных
