братец! Здесь, кажется, холодновато?
— Да нет, ничего,— ответил я. — Но все-таки разреши мне откланяться. Кажется, твоя жена сегодня не в настроении?
— Да нет, ничего особенного,— громко смеясь, ответил он. — Тебя, наверно, смутил её ответ?
— Нет… но…
— Не обращай внимания, братец, Марьям шутит. Это её обычная манера… Раздевайся же!
Я подумал: люди разные бывают. Может быть, в этом доме действительно привыкли выражать свою любовь именно таким образом?
Я снял пальто и сел в кожаное кресло возле печки. Оно было ледяное!
— Какая холодина! — сказал Насролла. — Сейчас, сейчас. — Он посмотрел, сколько в печке керосина.
— Марьям, Марьям! — крикнул он. — В печке нет ни капли керосина.
Ответом было гробовое молчание.
— Где бидон с керосином? — спросил Насролла.
— На могиле твоего отца! — любезно ответила Марьям-ханум…
«Ну и ну,— подумал я,— вот это называется выбрался наконец в гости!»
Однако Насролла-хан лишь улыбнулся и покачал головой.
— Ну сходи же и принеси бидон с керосином,— посоветовал я.
— А где я его найду?
— По тому адресу, который указала тебе супруга!
— Да нет, братец, это не моё дело. Она сама должна затопить!
В это время в комнату вошёл пятилетний мальчик в белом передничке и направился к низенькому столику с хрустальной вазой, стоявшему передо мной. Задев рукой за вазу, он уронил её на пол. Ваза упала и разбилась вдребезги. Я наклонился, чтобы собрать осколки, и вдруг возле меня прозвучал голос Марьям- ханум:
— Черт с ней!
Я поднял голову. Жена Насроллы-хана стояла на пороге и косо смотрела на меня. Я в растерянности положил собранные осколки на стол, встал с кресла и поздоровался.
Марьям-ханум, очень сухо ответив на моё приветствие, взяла ребёнка за руку и увела. Чувствую, атмосфера накаляется, дела плохи.
— Насролла-хан,— сказал я,— мне нездоровится. И я уже говорил тебе, что дома меня ждут к обеду. Разреши, я пойду.
— Клянусь тобой, не пущу! — отвечал он. — Пообедать мы должны вместе. Потом, если захочешь, иди.
Сказав это, Насролла-хан вышел из комнаты. Я встал и начал разглядывать фотографии, висевшие по стенам, размышляя, как бы это скорее пообедать и убраться подобру-поздорову.
Меж тем из коридора доносился какой-то разговор, несколько раз помянули моё имя. Я прислушался.
— Клянусь твоей жизнью, Марьям,— говорил Насролла-хан. — Я вчера был с Шахани. Вот же он сам здесь, можешь спросить…
— Катись туда же, где пропадал вчера! — ответила Марьям-ханум. — Мало тебе ночей, теперь и днем стал с ним возжаться!
— Ну ладно, хватит ворчать, приготовь-ка нам лучше яичницу, потом поговорим.
Вижу, никакого обеда и в помине нет. Супруги сводят свои счёты, им вовсе не до меня. Я хотел было незаметно, по-английски, уйти, но потом подумал: «Неудобно. И вдруг, не дай бог, у них что-нибудь пропадёт — подумают на меня».
В нерешительности и сомнении я расхаживал по холодной комнате, когда появился Насролла-хан с медным подносом, на котором была пиала с кислым молоком, немного луку, укропу, петрушки, два-три лаваша[125] и солонка.
— Дорогой Шахани,— сказал он, ставя поднос на стол,— мне очень совестно, извини — Марьям сегодня чувствовала себя неважно и не приготовила обед. Но ты ведь любишь яичницу?
— Конечно, люблю,— ответил я,— но разреши…
— Клянусь своей жизнью, не разрешу!..
— Но ведь…
— Никаких «но»! Ничего страшного. По правде говоря, вчера я пришёл домой поздновато. И вот сегодня Марьям с утра сердится на меня. Она, конечно, у тебя ничего не спросит — ты ведь знаешь, как она тебя уважает,— но если спросит, скажи, что Насролла, мол, вчера был со мной.
В это время Марьям-ханум внесла сковороду с яичницей и, со злостью швырнув её на стол, уселась в кресло.
— Мама! — крикнула она.— Принесите Фери!
— Еда остынет, кушай,— с улыбкой повернулся ко мне Насролла-хан.
Выхода не было. Чем раньше все будет съедено, тем скорее наступит желанный момент, когда я получу возможность улизнуть.
Я отломил кусок лаваша, завернул в него зелень, обмакнул в кислое молоко и отправил в рот, но едва начал жевать, как дверь отворилась, и мать Марьям-ханум, то есть тёща Насроллы-хана, держа на руках Фери, вошла в комнату.
— Иди к дяде,— язвительно сказала она, указывая ребёнку на меня. — Твой папочка вчера утром ушёл и вот только что вернулся с подарочком для тебя…
Кусок застрял у меня в горле. Несмотря на холод, царивший в комнате, я весь покрылся испариной. Медленно подняв глаза от тарелки, я увидел, что бабушка сидит в кресле, а ребёнок ковыляет ко мне. Подойдя к столу, он схватился за поднос и потянул его на себя. Я испугался, как бы тарелка с яичницей и пиала с кислым молоком не разделили судьбу хрустальной вазы, и тоже ухватился за поднос двумя руками, но в это время услышал отчётливый голос Марьям-ханум:
— Господин Шахани!
Я как будто онемел. В голове гудело. Пульс бился так, что если бы в этот момент его пощупал врач, он бы заранее выписал мне свидетельство о смерти.
— Я вас слушаю, ханум,— через силу произнёс я, положив на тарелку надкушенный кусок.
— Скажите Насролле, чтобы дал мне развод и женился на вас,— тем же ледяным тоном продолжала она.
— На мне?
— Да, да, на вас!
Что это значит? Я ничего не мог понять и уставился на Насроллу-хана, ища у него спасения. Вижу, на его лице появилась
еле заметная улыбка и он слегка подмигнул мне, что должно было означать: «Молчи!» Ничего не оставалось, как улыбнуться и сказать:
— Вы очень любезны, ханум… Благодарю… но… ведь… нет… не знаю, что и ответить…
Тёща Насроллы-хана громогласно поддержала дочку:
— Марьям права! Вы совсем не думаете о том, что Насролла женат, что у него семья, дети, служебные обязанности! Что вам нужно от этого несчастного? Чего ради вы прицепились к нему? Отпустите его, дайте ему заняться своими делами, дайте возможность подумать о жене и детях! Ведь надо и совесть знать! Каждый вечер, каждый вечер, каждый вечер!.. Найдите себе другую дойную корову!
Я собрался было возразить: ведь по вечерам я с Насроллой и раз в месяц не вижусь, что я сам страшно занят, что у меня тоже жена, дети, домашние заботы… Но в глазах Насроллы была отчаянная мольба, и я замешкался с ответом. Пока я соображал, что сказать, Марьям-ханум оглушила меня вопросом:
— Вот, объясните, пожалуйста, где он пропадал всю ночь?
«Так-так,— понял я.— Значит, Насролла-хан сегодня не ночевал дома. И все его знаки внимания и это приглашение к обеду неспроста!» Я хотел было сказать: «Откуда мне знать, дорогая ханум, где всю ночь пропадал ваш муж? Разве я его телохранитель?» Но мой взгляд упал на перекошенное от ужаса лицо
