— Ничего, дорогой, — ответила та, глядя, как он снимал шляпу и вытирал вспотевший лоб. — У меня нет заказов на сегодня, а я устала и присела отдохнуть. Я уж не в силах работать так, как раньше.
— Тебе и не надо столько работать теперь, мамочка! Я могу сам заработать довольно… Смотри! — И он протянул ей блестящий доллар. — Все это за один-два часа.
— Художник прещедрый, — заметила Туанетта. — Он и Дее дал столько же?
— Да, мамочка, и Деа получила доллар. Если б ты видела картину, которую он рисует с нас! Красное платье Деи и мои синие панталоны вышли как настоящие! Когда картина будет готова, я поведу тебя посмотреть ее.
— В такую даль, дитя мое, мне не доплестись. Я уж не так сильна, как прежде. Но возьми свои деньги; спрячь их, они твои.
— Нет, мамочка, ты возьми, они твои! Все, что я зарабатываю, все твое! — воскликнул Филипп.
— Ну, ладно, — мы спрячем их в сундук, и когда они понадобятся тебе, ты их возьмешь. Теперь, дитя мое, помоги мне. Необходимо нынче же пересадить эти анютины глазки. Я все не решалась взяться за это без тебя.
— Я помогу, мамочка; погоди только, сниму праздничное платье. — И Филипп побежал в свою комнату.
«Что за добрая душа! — подумала Туанетта. — Милое, дорогое дитя, кто будет любить его так, как я люблю?» Медленно спускаясь по лестнице в сад, она смахнула не одну слезу.
Спустя полчаса Филипп в будничном платье усердно работал, пересаживая анютины глазки, а Туанетта сидела рядом на скамеечке, давая советы. Мальчик, наклонив темную головку и роясь в свежей земле, тихо посвистывал. Вдруг хорошенький кардинал спустился к Филиппу и начал бесцеремонно сновать у самой лопаты.
— Пошел прочь, Майор! — промолвил мальчик, не оставляя работы. — Мне недосуг играть с тобой; поищи себе лучше червяков.
Птица, издав веселую трель, схватила червяка и села на ближайший куст.
— Ага! Вот и Певец! — воскликнул Филипп через минуту. — Я знал, что он пожалует.
В эту минуту большой пересмешник взвился над его головой, заливаясь радостной нетерпеливой песнью, быстро кружась и слегка задевая мальчика крыльями.
— Удивительно, — задумчиво проговорила Туанетта, — как птицы льнут к тебе, они тебя совсем не боятся!
— Я думаю, потому, что я люблю их, и они это чувствуют. Мы давно с ними приятели. Это наш дом; мы все — одна семья, а ты, мамочка, наша общая милая мама!
Он продолжал работать, наклонив голову, и не видел слез, показавшихся на глазах Туанетты.
Стоял тихий, прелестный вечер. Воздух был полон нежных запахов и звуков. Полуразрушенные белые колонны, сплошь покрытые розами и жасмином, напоминали беседку где-нибудь в деревенском захолустье. Развалины усадьбы были покрыты зеленью и цветами; и они не казались ни страшными, ни уродливыми; здесь не было и намека на старость и разрушение: все говорило о юности, свежей, вечной юности. Может быть, этот контраст между мальчиком, цветами, поющими птицами и собственной старостью заставил Туанетту почувствовать себя особенно дряхлой и слабой, и она беспомощно сидела, сложив натруженные руки на коленях и устремив любящий тревожный взгляд на мальчика, который работал в счастливом неведении о горе и заботах.
Раздался громкий звонок, оторвавший Филиппа от работы, а Туанетту от ее дум.
— Беги, дитя мое, к нам кто-то спешит! — И Туанетта поднялась и пошла навстречу посетителю.
Это был отец Жозеф. Он быстро шел по дорожке, отбрасывая полой кафтана цеплявшиеся за одежду розы.
На его небольшом темном лице застыло выражение горестного изумления; в одной руке он нес небольшой предмет, завязанный в желто-красный платок. Не глядя по сторонам, поднявшись по лестнице на террасу, он с решительным видом положил узелок на стол.
— Туанетта, мой добрый друг! Филипп, мой милый мальчик! Я принес их вам! Вот они, мои «дети», мои милые детки! — Он говорил спокойно, хотя скорбным и глухим голосом.
Туанетта и Филипп смотрели на него с изумлением.
— Что случилось, отец Жозеф? Зачем вы это делаете? — спросила Туанетта.
— Его преосвященство приказал вам? — спросил Филипп с беспокойством. — Он прослышал о ваших любимцах?
— Нет, нет, мой дорогой мальчик; он ничего не знает. Дело много серьезнее. Я был глуп, полагая, что архиепископ станет утруждать себя такими пустяками. Он прислал за мной, чтобы дать мне трудные поручения. Я уезжаю нынче же!
— О, отец Жозеф, нынче? И далеко? Надолго вы уедете? — заговорили в один голос Туанетта и Филипп.
— Не могу сказать, я ничего не могу сказать. Я, как корабль, плывущий с запечатанными приказами, но из некоторых замечаний его преосвященства я заключаю, что уеду ненадолго. Я еду теперь на место заболевшего брата. Когда он поправится, я, вероятно, вернусь.
— Но разве вы не можете взять с собой «детей», отец Жозеф? — допытывался Филипп. — Вам будет грустно без них.
— Дитя мое, я могу взять их, и я буду очень тосковать без них; но вряд ли подобает служителю церкви отправляться в священную миссию с клеткой белых мышей. — Отец Жозеф грустно улыбнулся.
— Мышки были бы веселыми спутниками; они развлекали бы вас, — сочувственно заметила Туанетта.
— В том-то и беда; эти невинные твари стали моими любимцами. Я слишком полюбил их и теперь вижу, что пренебрег своим долгом. Мой добрый друг, я проводил целые часы, обучая этих зверьков разному вздору, между тем как должен был учить своих братьев чему-нибудь полезному. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить без пользы хоть часть ее, но… но они так милы, так очаровательны и, кажется, в самом деле любят меня. — И отец Жозеф заморгал глазами, закашлял и начал яростно тереть нос грубым носовым платком.
— Я буду любить их; я буду заботиться о них, и когда вы вернетесь, вы их возьмете обратно, — говорил Филипп, желая утешить отца Жозефа.
— Я знаю, что ты будешь ласков с ними; они очень привязчивы и меня, я думаю, не забудут. Может статься, по возвращении я возьму их опять. Как бы то ни было, я оставляю их с тобой, оставляю до тех пор, пока не потребую обратно. До свидания, мой дорогой мальчик. — И он протянул Филиппу темную худую руку. — Будь послушен и прилежен и… и… не оставляй моих «детей».— И, не взглянув даже на узелок, отец Жозеф повернулся и быстро сошел на дорожку, в сопровождении Туанетты.
Филипп был так занят клеткой с мышами, что не обратил внимания на серьезную беседу, которую вели отец Жозеф и Туанетта, остановившиеся у калитки. Собираясь отворить калитку, отец Жозеф проговорил:
— Бумаги я оставляю на хранение вместе с моими — у моего приятеля. Если они вам понадобятся до моего возвращения, он отдаст их. — И он назвал имя и адрес приятеля.
— Надеюсь, что они мне не понадобятся и что вы по возвращении застанете все в том же виде, — отвечала Туанетта.
— Будем так думать, моя добрая Туанетта. Мы в руках Божиих. Итак, до свидания, а не прощайте!
Оглянувшись, Филипп увидел темную фигуру отца Жозефа уже за воротами и вспомнил:
«Я не спросил отца Жозефа, о чем хотел, и вот он ушел. Придется ждать его возвращения».
Глава 12
Сюрприз
