выпустил все пять магазинов, имевшихся в наличии, выгреб из коробки горсть патронов, чтобы заново набить пустой магазин, но стрельба переместилась в нашу сторону.
— Брось! — крикнул Ангара. — Помоги лучше человека отнести.
Тяжело ранили напарника старшего сержанта. Я тащил сразу три винтовки, Ангара взвалил на плечи напарника, имя которого я не запомнил. Он умер, когда его перевязывал санинструктор.
Из разведгруппы сумел выплыть один человек, тот, который ушел от пуль нырками. Судя по всему, он оказался хорошим пловцом, если сумел уйти из-под такого огня. Утром мы копали могилу для нашего товарища. Хотя ночи стали уже холодные, лицо погибшего сильно распухло, верхняя губа вздернулась, виднелась полоска покрытых кровью зубов. Завернули тело в плащпалатку и закопали, соорудив сверху аккуратный бугорок, обложенный сосновыми ветками.
Водку нам в тот период не выдавали, но Ангара достал бутылку спирта. Впервые за несколько недель пребывания на Дону собрались всем отделением, помянули товарища. Долго сидели неподалеку от могилы. Веня на крошечном костерке калил гвоздь и выжигал на деревянной дощечке фамилию, звание, даты рождения и смерти погибшего.
— Ты укажи, что он снайпером был, — напомнил Ангара.
— Укажу, — кивнул Веня.
— Фрицы своих в гробах хоронят, — сказал кто-то. — И кресты ставят.
— Ну и черт с ними! — сказал Ангара. — Мы их кресты вместе с живыми гадами в землю втопчем.
Я был рад встрече со старым другом, Гришей Маковеем. Хотя его с напарником закрепили за вторым, соседним с нами, батальоном, мы почти не виделись. Ангара составил такой график, что одна пара снайперов работала, а другая отдыхала. Обменялись последними новостями. Они мало чем отличались от наших. Вылазки на передний край, минометные обстрелы. Договорились встретиться при первой возможности.
Лучше бы не договаривались. Как я убедился, плохая примета что-то загадывать на войне.
Продолжались наши будни. Неделю спустя мы с Веней Малышко заметили на рассвете возле противоположного берега резиновую лодку. Итальянские саперы еще с ночи минировали прибрежное дно и на свою беду провозились слишком долго. Не заметили, что уже рассвело, а туман, который их прикрывал, разогнало ветром. Мы успели срезать одного из них, но нам его все равно не засчитали. Сапер свалился за борт и сразу утонул под тяжестью амуниции. Двое других спрыгнули в воду и исчезли в кустах. Торопливые выстрелы вслед их не достали. Пробитая пулей лодка, съежившись, колыхалась у берега.
Наши минометчики разглядели ее и накрыли вторым залпом. С десяток мин запустили на берег, откуда вел огонь пулемет. Кажется, по их сводкам, этот незначительный эпизод прошел как уничтожение вражеской разведгруппы. Засекли лодку в момент отплытия и уничтожили вместе с прикрывающим ее пулеметным расчетом.
Что поделаешь. К вранью толкало не только желание показать, что ты воюешь, но и требования командиров давать результаты. А какие, к чертям, результаты, если в сентябре артиллеристы и минометчики стреляли только по разрешению штаба полка. Берегли боеприпасы на случай наступления врага.
С нами, снайперами, получалась такая ситуация. Засчитывали уничтоженных итальянцев только в случае подтверждения несколькими свидетелями, желательно командирами, от младшего лейтенанта и выше. Слово «офицер» в Красной Армии тогда не употреблялось, оно появилось в обиходе лишь весной сорок третьего года. Так вот, в отчетах указывались все уничтоженные снайперами враги, а в наши карточки учета попадало немногим больше половины. Но мы не спорили. Как-то не принято было хвалиться количеством убитых тобою людей. Хотя это и враги.
Октябрь запомнился обстрелами, бомбежками и активизацией боевых действий с обеих сторон. Мы не вылезали из засад, редкий день проходил у меня без выстрела по цели. В снайперской книжке появились новые записи, однако начальник разведки Ясковец, как я говорил, не разрешал Ангаре вносить в карточки учета цифры без согласования с ним.
— Где свидетели? Спят твои снайперы.
— Один уже навсегда заснул, — огрызался старший сержант. — Откуда я вам свидетелей найду?
Ангара был прав. Какие, к чертям, свидетели! Все происходило быстро. Выстрел, мгновенно исчезнувшая в траншее голова в каске или пилотке. Мало кто успевал понять, что произошло. Хотя я уже безошибочно угадывал, когда противник убит, тяжело ранен или спрятался от пролетевшей мимо пули. Мы также отучили итальянцев спускаться перед рассветом за водой.
Для обеих сторон свежая вода являлась проблемой. Колодцы на левом берегу не могли обеспечить все воинские части. Мы набирали воду с берега в тех местах, где деревья вплотную подступали к реке. В ериках вода, стоячая, желтоватая от ила и листьев, для питья не годилась. Какое-то время между нами и итальянцами действовал негласный уговор — не стрелять друг в друга, когда набираем воду. Но это быстро закончилось.
Октябрь стал месяцем самых упорных атак немцев в Сталинграде с целью сбросить защитников города в Волгу. Полоска, которую обороняли наши войска в городе, составляла в ширину 100-200 метров. Немцам казалось, еще одно усилие, и Сталинград будет взят. Но из-за Волги на смену выбитым почти полностью ротам и батальонам непрерывно шли маршевые роты с пополнением.
Плохую услугу немцам оказала пропаганда. Когда в сентябре войска Паулюса захватили центр города, вокзал, Мамаев курган и водрузили флаг со свастикой над сгоревшим домом обкома партии, германские газеты несколько раз объявляли, что Сталинград взят. «Крепость на Волге пала», — вещали немецкие листовки. Но Паулюс этого не подтверждал.
Я помню, что и на нас сыпались листовки. Свастика накрыла сверху карту-схему Сталинграда, и победоносно торчал немецкий штык-кинжал. Расписывалось также, что новые бомбы весом до двух тонн пробивают перекрытия многоэтажных домов и взрываются в подвалах, где прячутся фанатики-комиссары. Остались немногие очаги сопротивления, которые не сегодня завтра будут подавлены. Но вместо победы армия Паулюса все глубже увязала в уличных боях и несла большие потери. Активные удары по флангам (а значит, и по нашей дивизии) стали частью немецкой тактики в тот период.
Если в сентябре не сохранились в памяти действия итальянских снайперов, то месяц спустя только на участке второго и третьего батальонов от точных выстрелов с круч погибали и получали ранения два-три человека в день. Начальник разведки Ясковец, обходя батальоны, обнаружил меня и Веню Малышко, спящими в землянке. Мы только что вернулись с долгого дежурства, развесили сушить мокрую одежду, поужинали и заснули. Капитан пришел в ярость. Сорвал с нас шинели, куски брезента, которыми укрывались, поставил по стойке «смирно» и минут пять отчитывал:
— Бойцы сутками из окопов не вылезают! Бьют врага, терпят лишения. Вам доверили снайперские винтовки, а вы прохлаждаетесь. Вызвать их главного стрелка! Этого, как его…
— Ангару, — подсказал кто-то.
— Совсем мышей не ловят. Начальник разведки не спит, командир полка не спит, а эти дрыхнут без задних ног.
За нас вступился комбат Ефимцев. Стал объяснять, что боевые дежурства длятся по 12-14 часов. От напряжения к вечеру садится зрение, снайперы возвращаются к месту отдыха едва не вслепую, все простужены.
— А кому сейчас легко, — парировал Ясковец.
Комбат заявил, что ребята воюют на совесть:
— Гляньте, какие у них красные глаза.
— От водки и не такие будут. Вообще слипнутся, — пробурчал Ясковец.
— И рады бы сто граммов выпить, когда мокрые приходим, — сказал я. — Только не наливают.
— Значит, не за что. У тебя, сержант, сколько итальянцев на счету?
— Одиннадцать подтвержденных…
— И штук тридцать ухлопал тайком. Никто не видел и не слышал, так, что ли?
— Ну, не тридцать, а десяток точно наберется.
