— Как хотите.
Минут через пять я все же ушел. Догадался, что разговор насчет меня не закончен. С испорченным настроением вернулся во взвод, сходил проверил посты, потом сидел на скамейке, курил, рассматривая звезды. Теплая в Венгрии осень. В наших краях дожди моросят, скоро подмораживать начнет, а здесь в гимнастерке даже ночью не холодно.
Подняли нас перед рассветом. Начался марш по дороге, вслед за танками. Отношения с лейтенантом Данкевичем у нас наладились. Он вообще по характеру был смурной, лишь изредка оживляясь. В Белоруссии погибла почти целиком его семья и многие родственники. Но он не страдал излишним самолюбием, как мой покойный взводный Егоров на Дону. Когда я начал уставать на марше (давала знать старая глубокая рана на ноге), лейтенант позвал меня в свою повозку, конфискованную в поместье вместе с лошадьми.
— Садись. Чего ковыляешь?
— Дойду потихоньку.
— Обижаешься? Ну и зря. Садись, тебе говорят.
Так и ехал с ним весь долгий остаток марша. А шли мы с короткими передышками двое суток.
Потом начались сильные бои на подступах к городу Дебрецен, третьему по величине городу Венгрии. Здесь, кроме венгров, нам противостояли немецкие части, сопротивление оказывали ожесточенное. Признаться, такого не ожидал. Когда пришел в полк, думал, что теперь, в конце сорок четвертого года, отступающие на всех фронтах немцы уже сломлены морально. Но хорошо отлаженный механизм прусской закалки продолжал четко действовать. По-прежнему фрицы дрались до последнего, не желая сдаваться в плен.
Венгерскую 2-ю армию зимой сорок второго — сорок третьего года разгромили под Воронежем. Венгры потеряли 150 тысяч убитыми и пленными. Но здесь, в своей стране, они сражались совсем по- другому. Под Дебреценом полк и дивизия понесли большие потери, в том числе в уличных боях.
Александра Матвеевича Зиборова назначили командиром батальона, вместо него на роту поставили Ивана Данкевича. Я знал, что Зиборов возражал, последнее время у них с лейтенантом происходили размолвки. Взводный действовал порой необдуманно, терял людей. Однако в штабе полка решили по- своему. Данкевич выделялся среди других командиров решительностью и личной храбростью. Александр Матвеевич согласился, хотя не удержался от спора с командиром полка, самолюбивым молодым подполковником. Этот спор обошелся ему задержкой очередного звания, хотя он полтора года ходил в капитанах, а должность комбата была майорской.
Во время уличных боев за Дебрецен Зиборов провел небольшую реорганизацию. Отобрал в ротах пять-шесть лучших стрелков, назначил меня старшим и вручил трофейную снайперскую винтовку «маузер», с хорошим четырехкратным прицелом. В полку имелись два или три снайпера, они подчинялись штабу и вели «охоту» по всей полосе наступления. Когда я попытался согласовать наши действия с сержантом, командиром отделения, тот удивленно глянул на меня. Прекращая едва начавшийся разговор, заявил:
— Не лезь в наши дела. Думаешь, если винтовку получил, сразу снайпером стал?
Я повернулся и ушел, не став объяснять, что успел достаточно повоевать в качестве снайпера. Зиборов, узнав о встрече «коллег», лишь усмехнулся:
— Избаловал их комполка. Ордена и медали вешает, не скупясь. Ладно, хрен с ними!
У меня даже не оставалось времени хорошо пристрелять винтовку, осваивал новое оружие в бою. Мое отделение перебрасывали в места наибольшего сопротивления противника. Так я снова временно стал снайпером, официально оставаясь на должности помкомвзвода.
Запомнилось, как на узкой улице, застроенной высокими четырехэтажными домами, немцы и венгры подбили из фаустпатронов две наших «тридцатьчетверки». Пехоту также вынудили отступить. Из окон велся сильный огонь, действовали снайперы. Я прибыл туда с отделением во второй половине дня. Один танк стоял с закрытыми люками. Холодная мертвая машина, экипаж которой погиб от кумулятивной струи фаустпатрона. Второй танк догорал, рядом лежали несколько трупов.
От меня и отделения ждали, что мы немедленно уничтожим расчет немецкого пулемета и наиболее активных стрелков. Это оказалось не простым делом. В первые же минуты один из моих ребят неосторожно высунулся и получил пулю в лицо. Хорошо, что рядом оказалась санитарка, которая сумела остановить кровь.
— Господи, раненых не успеваем относить, — пожаловалась она. — И все тяжелые.
Спустя полчаса я подстрелил на крыше снайпера в необычном серо-коричневом костюме, отлично маскирующем его среди серых, мокрых от дождя городских строений. Снайпер бежал по скату крыши, меняя позицию, и подставился так же неосторожно, как мой боец. Покатился вниз, но успел схватиться за край водосточного желоба. Винтовка упала на тротуар и разлетелась на куски.
В снайпера били из всех стволов обозленные потерями солдаты, он так и остался лежать на крыше, вцепившись в железяку. Но продвинуться вперед мы не могли. Кроме пулемета, вели огонь десятка два стрелков с автоматами и винтовками. В конце улицы выкатили легкую полковую пушку и стали всаживать снаряд за снарядом в окна домов. Воспользовавшись замешательством, мы сделали несколько удачных выстрелов, но вскоре погиб сержант из отделения, а на моих глазах (как полтора года назад в Балаклее) расстреляли артиллеристов.
По расчету вели огонь сверху вниз, с третьего и четвертого этажей, щит орудия не спасал. Уцелевшие пушкари пытались откатить «полковушку», но свалился на булыжник убитый командир орудия, а двое бойцов убежали. Небольшая пушка так и осталась под окнами. Затем по ней ударили раз-другой из фаустпатронов, и она опрокинулась на бок. Появился Данкевич, получивший недавно «старшего лейтенанта». Отдал приказ роте двигаться вперед.
— Иван, ты что делаешь? — не выдержал я. — Побьют людей.
Он обернулся ко мне и крикнул в лицо:
— Рота ведет боевые действия, а вот ты бездельничаешь. Полвойны в тылу просидел, на старых заслугах хочешь выехать?
Мне ничего не оставалось, как принять участие в очередной неудачной атаке. Двигаться по улице было невозможно, сильный огонь подметал ее насквозь. Снова отступили, оставив несколько неподвижных тел. Данкевич командовал на другом участке и мне не мешал. Я собрал остатки своего отделения, ко мне присоединился командир взвода, младший лейтенант, сержант Молодка и десяток бойцов.
Для взводного этот бой оказался первым и последним. Во дворах нас встретили огнем, а когда мы прижались к стене дома, сверху полетели гранаты. Тяжело ранили младшего лейтенанта и двух солдат. Остальные шарахнулись, кто куда. Три человека, изрешеченные осколками, ворочались, пытались уползти, но сверху продолжали лететь гранаты, пока все трое не перестали шевелиться. Я подозвал Молодку и показал на подъезд дома с распахнутой дверью.
— Веди огонь по окнам. Мы выбьем их изнутри.
Вбежали в подъезд. Из дверей на верхних этажах бросали гранаты. В тесной шахте подъезда они взрывались оглушительно, без вспышек Повисла известковая пелена отбитой штукатурки. Дым сгоревшей взрывчатки забивал нос. Хорошо слышалась стрельба на улице, атака продолжалась, и оставаться на месте мы не имели права.
Снова двинулись по лестнице, перешагивая через мертвые тела. Впереди шли автоматчики и вели непрерывный огонь. За полминуты выпускали диски, их сменяли следующие, тоже полосовали лестничную клетку, двери. Так мы продвигались до третьего этажа, где в многокомнатной квартире оказался узел сопротивления. Вышибли дверь и, бросив несколько гранат РГ-42, ворвались внутрь. Винтовка, не слишком эффективная в ближнем бою, висела за спиной, я бежал с массивным «вальтером» калибра 9- миллиметров.
В упор расстреляли четверых венгерских солдат под командой старшего капрала. В комнате громоздились ящики с немецкими гранатами-колотушками и корзины с длинными узкими бутылками вина, переложенные соломой. Часть бутылок разбилась, красное вино смешалось на полу с кровью.
Мои спутники сразу кинулись к корзинам. Бутылки оказались с плотными пробками, их выковыривали ножами, штыками, пили кисловатое вино прямо из горлышек, как воду. Оружие у венгров было немецкое, в том числе новый длинноствольный автомат «хенель», с остроносыми патронами, похожими на винтовочные, только поменьше. Нам этот штурм обошелся в шесть-семь убитых и тяжело раненных. В
