священная розга высекла на моем теле десять заповедей.
Господь не наделил меня смирением, и, очевидно, потому, вернувшись домой, я еще с порога крикнул матери:
— Плюю на папу!
Никто, кроме матери, этого не слыхал, но, видимо, вездесущий бог донес своему римскому наместнику, ибо с тех пор греко-католическая церковь начала против меня „холодную войну“.
И не только против меня…»
Даже названия улиц столицы Галиции Львова (улица Сакраменток, Доминиканская, Францисканская, Терцианская, Святого Мартина) говорили о бесчисленных католических орденах, которые с давних времен заполонили многострадальную Западную Украину. Ватикан имел в соседнем с Перемышлем Львове три митрополии: римско-католическую, греко-католическую, армяно-католическую. Им принадлежали огромные массивы земли. Иезуитам была отдана вся система просвещения в стране, и они ревниво следили за тем, чтобы никакое «свободомыслие» не могло проникнуть «в души юной паствы». Имея в виду собор святого Юра — резиденцию митрополита Шептицкого, главы греко-католической церкви на Западной Украине, — друг Галана поэт А. Гаврилюк не без иронии констатировал сие прискорбное обстоятельство: «Лишь Юр угрюмый ненароком шпионит иезуитским оком, следя повсюду, чтобы бес в печать и в школу не пролез». Галан с ненавистью вспоминал впоследствии о годах пребывания в Перемышльской начальной школе.
Перемышльскую начальную школу опекали «святые отцы» из монашеского ордена василиан. «Василиане, этот украинский вариант иезуитов, — писал позднее Галан, — были ненавистны украинскому народу, как наивернейшие прислужники магнатов и папы. Они были авангардом в походе католицизма на Восток. Они были наижесточайшими мучителями украинского народа». Василиане на все лады ругали Россию, русский народ, русскую культуру, они стали духовными отцами украинского национализма. Детям в школе они прививали шовинизм, невежество, покорность. На верху всей этой многоступенчатой церковной лестницы стоял глава греко-католической церкви в Галиции митрополит Андрей Шептицкий — фигура в высшей степени колоритная.
Этот достойный служитель церкви был одним из самых богатых помещиков Галиции. Среди поклонявшихся ему не было никого, кто недооценивал бы этот факт. Умел использовать его и сам митрополит. Делегации, посещавшие митрополита, всегда чего-нибудь да просили. «Для каждого из них находилось у Шептицкого доброе слово, — писал Галан, — подкрепленное соответствующей цитатой из евангелия, и пастырское благословение. Шкатулку граф открывал часто, но с толком, рассудительно. Охотно подавал материальную помощь талантам, еще охотнее — учреждениям…»
Впоследствии Шептицкий станет главным акционером банка и негласным совладельцем многих предприятий, в первую очередь тех, которые превращают деньги в политику. Он построит лечебницу и музей, создаст фонды на покупку церковных колоколов, а финансируемые им газеты и журналы добросовестно будут петь хвалу своему благодетелю. Словно удельного князя, окружит его придворная плеяда литераторов и художников, благоговейным шепотом произносящих имя своего мецената.
Митрополит умел пускать пыль в глаза, говоря о «святой и счастливой жизни галицийского хлебороба». А ленинская «Искра» в номере от 15 октября 1902 года писала о крестьянах Западной Украины, составлявших девяносто процентов всего ее населения: «Бремя налогов бросило их в объятия ростовщика, и скоро весь доход со своего жалкого участка стали они делить между кулаком и казной. Им самим и их семьям не оставалось ничего, и, чтобы хоть как-нибудь прокормиться, пришлось прибегнуть к продаже своей рабочей силы. Покупателем явился живший тут же под боком помещик». Помещик… То есть тот же граф Шептицкий.
Как и подобает милостью божией властителю, он вроде бы избегает прямого вмешательства во внутриполитическую борьбу, предпочитая роль арбитра. Правда, в решающие минуты граф теряет самообладание, и тогда устами митрополита говорит плантатор, не на шутку встревоженный нарастающей волной народного возмущения. Убийство студентом Мирославом Сечинским в 1908 году императорского наместника графа Андрея Потоцкого во Львове до такой степени взволновало Шептицкого, что он без малейшего колебания приравнял смерть Потоцкого к мученической смерти Христа. В то же время он не нашел в своем святом арсенале ни слова осуждения, когда жандармы Потоцкого зверски убили ни в чем не повинного крестьянина-бедняка Каганца и его товарищей по борьбе за требование элементарных прав на труд и хлеб. А дети? На них-то и делали ставку иезуиты, стремившиеся воспитать из своих подопечных верных солдат католической церкви и австрийского императора.
Позже в памфлете «Плюю на пану» Галан вспоминал: «Каждое воскресенье учитель водил нас парами в церковь монашеского ордена василиан…. призывал любить императора Франца-Иосифа I и ненавидеть „москалей“, которых, говорил он, надо уничтожать под корень… Однако вместо того чтобы „бить“ москалей, пан отец, с легкостью бил нас, школяров».
Древние валы заросли лебедой и чабрецом, во многих местах обвалились, обнажая бурую кирпичную и каменную кладку. Здесь было тихо. Лишь жаворонок звенел в небе и пели в высокой траве кузнечики.
Если хорошенько порыться, на валах можно было найти немало сокровищ: стреляные гильзы, осколки, подчас и сломанный плоский тесак, а то и более старинный турецкий ятаган.
Но Ярослав забирается с приятелями сюда не для того, чтобы искать тронутые ржавчиной военные реликвии. Он уже гимназист, и заботы у него поважнее.
Иногда, как сегодня, он уходил к валам с другом Отто Аксером.
Садились где-нибудь в тени развалин и подолгу смотрели на гору. В голубоватой дымке жаркого полдня синели старые башни, острые шпили крыш.
— Интересно, сколько Перемышлю лет? — спросил задумавшийся Галан.
— Разное говорят… Во всяком случае, наш Перемышль — один из самых древнейших городов Галиции. В летописи Нестора он упоминается уже в 981 году.
— Мы с тобой в летопись не попадем. Это уж точно, — пошутил Галан.
Кто мог знать тогда, что пройдут по земле грозы и войны, придет 1961 год и жители Перемышля, празднуя тысячелетие со дня основания своего родного города, назовут одну из его улиц именем украинского писателя-коммуниста Ярослава Галана, а студенты, бегущие в педагогический лицей по тенистым аллеям парка королевы Ядвиги, будут знакомиться и с его, Ярослава, книгами.
— Книги принес?
— А как же, — Аксер улыбнулся. — Два сборника Ивана Франко. Только уговор: даю на три дня, не больше. Многие ребята просят.
Ярослав перелистывает переписанные от руки какие-то изжеванные тетрадки.
— Смотришь, что потрепанные? Они через десятки рук прошли.
— Кажется, из вашего класса кто-то попался?
— Не кто-то, а сразу десять человек. Заперлись в пустом классе и читали Франко. Здесь учитель их и накрыл.
— У нас то же самое, — буркнул Ярослав. — Только влипло меньше — шесть человек.
— Что с ними?
— Учитель в самую жестокую жару сажает их теперь на солнцепек. И еще издевается, гад такой! Говорит: «Ага! На концерте в честь Франко вы декламировали: „Мы стремимся к солнцу!“ Вот вам и солнце. Погрейтесь!..»
— Нужно как-то протестовать.
— Протестовать? Чтобы снова угодить на солнцепек? Не-е-ет! Мы этому гаду что-нибудь устроим. Чтобы век помнил и не смог узнать, кто его проучил.
…Есть люди, у которых развитие духовной жизни протекает особенно интенсивно с юности. Они завершают свой жизненный путь тогда, когда иные его еще только начинают. Вспомните, когда ушли из жизни Лермонтов и Полежаев — сколько лет им было! Каким зрелым человеком был в восемнадцать лет Александр Фадеев! В семнадцать лет Аркадий Гайдар командовал полком особого назначения.
…Проходит по земле человек. И когда станет он травами и цветами, воспоминанием и песней, когда время отобьет отпущенное ему судьбой, ясными становятся дали и расстояния пути, вехи которого — жизнь. Разные дороги выбирают люди. И след, на земле одного не похож на след другого. Есть, что оставляют после себя симфонии и сады, песни и звенящие под таежными ливнями трассы, книги и вздыбленные к небу домны. Ими украшается земля, ускоряется бег времени и истории.
