прощаешь меня.
— Иногда я сомневаюсь в том, что честность всегда является лучшей политикой, — сказала она. — Я могла бы принять эти извинения, если бы ты сказал, что исчезновение твоей жены заставило тебя почувствовать себя виноватым. Я знала, что между нами нет ничего особенного, но можно было бы сказать об этом мягче.
— Можно было бы и мягче, но это было бы нечестно. Хетти, я насквозь пропитан ложью. Я мог бы быть мягким и любезным и постараться избежать твоего презрения, но я больше не могу быть лицемером. Всю жизнь я был неискренен.
— А теперь ты искренен?
— До такой степени, что тебе это даже не нравится, — сказал он.
Она снова кивнула.
— Почему я поступаю сейчас так? Каждому хочется нравиться. Да, я мог упрекать кого-то другого, например, мою жену, но я хочу не лгать и отвечать только за самого себя. Прежде чем я перейду к более важным вещам, мне хочется убедить тебя в том, что у меня нет никаких задних мыслей.
Губы Хетти дрогнули. Но она сжала их и посмотрела вниз. По щеке ее скатилась слеза. Рейфорд еле сдержался, чтобы не обнять ее. В этом не было бы ничего чувственного, но он не мог позволить себе подать ложный знак.
— Хетти, — сказал он, — я так виноват перед тобой, прости меня.
Она кивнула, не в состоянии что-либо сказать. Она пыталась, но никак не могла овладеть собой.
— И теперь, после всего этого, — сказал Рейфорд, — я хочу убедить тебя, что забочусь о тебе как о друге и человеке.
Хетти сжала руки, стараясь не расплакаться. Она помотала головой, давая понять, что сейчас не готова к этому.
— Нет, — справилась она с собой наконец, — не сейчас.
— Хетти, я хочу…
— Пожалуйста, дайте мне хоть минуту.
— Сколько угодно. Но не уходи от меня сейчас, — попросил он. — Я был бы тебе плохим другом, если бы не поделился с тобой тем, что я открыл, чему научился, что снова и снова обнаруживаю каждый день.
Хетти закрыла лицо руками и заплакала.
— Я не хочу! — воскликнула она. — Я не намерена извинять тебя.
Рейфорд заговорил как можно мягче:
— Теперь ты обижаешь меня, — сказал он. — Если ты ничего не извлекла из этого разговора, твои слезы меня не радуют. Каждая слеза для меня как острый нож. Я виноват, я вел себя неправильно.
— Минуту! — воскликнула она убегая.
Рейфорд вытащил Библию Айрин и быстро просмотрел несколько мест. Он решил, что не стоит разговаривать с Хетти, держа в руках открытую Библию. Он не хотел смутить или отпугнуть ее, несмотря на то, что вновь обрел смелость и решимость.
— То, что вы хотите познакомиться с папиной теорией исчезновения, очень интересно, — сказала Хлоя.
— А я хочу? — спросил Бак.
Она кивнула. Он заметил крошку шоколада в уголке ее рта.
— Можно? — спросил он, протягивая руку. Она повернулась щекой, и он снял шоколад пальцем. А что делать теперь? Вытереть носовым платком? Импульсивно он поднес палец к своим губам.
— Фу! Как нехорошо! А если бы это была грязь?
— Тогда она была бы нашей общей, — сказал он, и оба рассмеялись.
Бак почувствовал, что покраснел, чего с ним не случалось уже много лет, и поэтому переменил тему.
— Вы говорите, что это теория вашего отца так, как будто не разделяете ее. Вы расходитесь с ним во мнениях?
— Он думает, что расходимся, потому что я спорю с ним, и он переживает из-за этого. Меня не очень легко убедить, хотя, по правде говоря, мы довольно близки. Видите ли, он думает, что…
Бак взял ее за руку:
— Простите, не надо говорить. Я хочу услышать это непосредственно от него и записать.
— Ой, извините меня.
— Нет, все нормально. Я не хотел бы вас обижать, но так я привык работать. Я с удовольствием выслушаю также и вашу теорию. Мы намерены собрать и мнения учащейся молодежи, но вряд ли мы станем использовать рассказы двоих людей из одной семьи. А вообще-то, раз вы говорите, что в основном согласны со своим отцом, то мне будет удобнее выслушать вас обоих одновременно.
Она умолкла и посерьезнела.
— Извините меня, Хлоя, это вовсе не означает, что меня не интересует ваша теория.
— Не в этом дело, — сказала она. — Но вы уже отнесли меня к определенной категории.
— Как это?
— Учащаяся молодежь.
— Действительно. Виноват. Понятно, учащиеся колледжей — это не школьники. Я вовсе не считаю вас школьницей, хотя вы намного младше меня.
— Учащиеся колледжей? Я еще не слышала такого термина.
— Я обнаруживаю свой возраст, не так ли?
— А каков ваш возраст, Бак?
— Тридцать с половиной, почти тридцать один, — мгновенно ответил он.;
— Я спрашиваю вас, насколько вы меня старше, — прокричала она, как будто разговаривала с глуховатым стариком.
Бак прорычал:
— Я бы купил еще печенья, малышка, но не хочу портить вам аппетит.
— Лучше не надо. Мой отец любит хорошо поесть, сегодня он угощает, так что оставьте место.
— Оставлю, Хлоя.
— Можно я что-то скажу? Только вы не подумайте, что это какой-то намек, спросила она.
— Слишком поздно, — ответил он. Она насупилась и стукнула его.
— Я хочу сказать, что мне нравится, как вы произносите мое имя.
— А я не знаю, как его можно произносить иначе, — сказал он.
— Нет, можно. Даже мои друзья произносят его односложно: «Кло».
— Хлоя, — повторил он.
— Да, — сказала она, — две гласных: долгое «о» и «я».
— Мне нравится ваше имя.
Он перешел на сиплый старческий голос:
— Это имя молоденькой девочки. Сколько тебе лет, малышка?
— Двадцать с половиной, пошел двадцать первый.
— Ох, милая, — сказал он тем же голосом, — мне казалось, что гораздо меньше!
Когда они возвращались обратно в клуб «Панкон», Хлоя сказала:
— Если вы пообещаете не придавать большого значения моей молодости, я не буду придавать большого значения вашему возрасту
— Идет, — сказал он с улыбкой. — Вы ведете себя как
взрослая.
— Я принимаю это как комплимент, — сказала она улыбаясь, как будто не была уверена, что он говорит серьезно.
— Да-да, — сказал он, — не многие в вашем возрасте так начитанны и так прекрасно говорят.
— А вот это, безусловно, комплимент, — ответила она.
— Вы быстро схватываете.
— Вы действительно брали интервью у Николае Карпатиу?
