Курбет

Луиджи Пиранделло Курбет

Когда конюх вышел, ругаясь крепче обыкновенного, Фофо повернулся к Неро, новому своему товарищу, и тяжело вздохнул. – Ясно! Чепраки, подпруги и плюмажи. Для начала неплохо, друг мой. Сегодня – по первому разряду.

Неро отвернулся. Он не позволил себе фыркнуть, потому что был хорошо воспитан. Но совсем ни к чему откровенничать с этим Фофо.

Раньше он жил в княжеской конюшне, и стены там были как зеркало. И кормушки из букового дерева в каждом стойле, и мягкие, обитые кожей перегородки, и медные колокольчики, и колышки с блестящими шишечками.

Да…

Молодой князь очень увлекался этими повозками, которые так грохочут, пускают сзади дым и – простите – воняют. Мало ему, что уже три раза он чуть не свернул себе шею. Когда скоропостижно скончалась старая княгиня (она, надо сказать, об этих проклятых штуках и слышать не хотела), князь поспешил отделаться и от него, и от Корбино – только они двое еще оставались в конюшне и возили спокойное ландо его матери.

Бедный Корбино! Бог знает куда он попал после стольких лет беспорочной службы.

Дядя Джузеппе, старый конюх, обещал им похлопотать. Вот пойдет он со всеми слугами прощаться с покойной хозяйкой и похлопочет.

Куда там! Когда он вернулся и погладил им холку и круп, оба сразу поняли, что дело плохо. Их продадут.

Так и вышло.

Неро еще не понял, куда его поместили. Нельзя сказать, что тут так уж плохо. Это, конечно, не княжеская конюшня. Но и здесь жить можно. Лошадей штук двадцать, а то и больше, вороные все, правда, не первой молодости, но выглядят недурно, степенные такие, важные. Пожалуй, даже чересчур важные.

Вряд ли они толком знают, для чего их тут держат. Скорее они все время об этом думают и никак не додумаются. Так медленно помахивают густыми хвостами, так мерно бьют копытами… Размышляют… Да, несомненно, они лошади серьезные.

Вот только этот Фофо уверен, что все знает. Глупое, самодовольное животное.

Он три года служил в полку, но его оттуда прогнали, потому что, по его словам, один грубиян, егерь из Абруццо, помял ему круп. И теперь он только и делал, что говорил.

Неро сильно тосковал по старому своему другу и не мог выдержать всей этой болтовни. Особенно его коробило от такой фамильярности; и потом еще – постоянное злословие, вечные издевки над товарищами по конюшне. Ну и язычок!

Ни одного из двадцати не пощадил. Этот такой, тот сякой.

– Хвост! Да уж, хвост, нечего сказать! Ну кто так машет хвостом? А спесь-то, спесь какая!

– На таких клячах только доктора ездят, вот что я скажу.

– Погляди-ка на того калабрийского скакуна! Вон, ушами трясет. А уши-то как у свиньи! Вот так челка! Вот так уздечка! Прямо кровный рысак!

– Иногда, бывает, он забудет, что его давно оскопили, и ну любезничать вон с той кобылой, направо – видишь, в третьем стойле от нас? Хороша! Голова болтается, а брюхо до самой земли.

– Кобыла, как же! Корова это, а не кобыла! Посмотрел бы ты, как она ходит манежным шагом. Будто по горячему идет. А ведь порой и в мыле бывает, дружище! Ах, молодость, молодость! Совсем еще зеленая, можешь себе представить!

Напрасно старался Неро показать этому Фофо, что не желает его слушать. Тот разошелся вовсю.

А все назло!

– Знаешь, где мы находимся? В экспортной конторе. Они разные бывают. Наша занимается похоронными процессиями.

А знаешь, что такое «похоронная процессия»? Это когда тащат черную повозку, смешную такую, высокую, на ней балдахин на четырех колышках, разукрашен весь и в позолоте. Только все это зря. Ни к чему это все, потому что – вот увидишь – там внутри никого нет.

А кучер, серьезный такой, на козлах сидит.

Тащим мы ее медленно, все время медленно, шагом. Тут не вспотеешь, не натрешь себе шею, и нечего бояться, что огреют кнутом или еще чем-нибудь.

Тихо так идешь, тихо-тихо.

Спешить некуда.

И вот что я понял: эта самая повозка в большом почете у людей.

Никто не смеет в нее влезть, это я тебе говорил. А как остановится она перед домом, тут же собирается народ, все печальные такие, и ходят кругом со свечками. А потом, как мы только двинемся, все за нами, и медленно так идут.

Часто перед нами даже идет оркестр. Да, мой друг, настоящий оркестр, и музыка играет. И вот что я еще скажу: у тебя есть серьезный недостаток. Ты много фыркаешь и вертишь головой. Так вот, ты это брось. Если ты фыркаешь просто так, подумай, что будет, когда заиграет музыка!

Работа наша спокойная, ничего не скажешь. Только у Нас выдержка нужна, степенность. Тут уж не пофыркаешь, не повертишься. Радуйся, если дадут хвостом помахать.

Потому что наша повозка, говорю тебе, в большом почете. Вот увидишь – когда она проезжает, все снимают шляпы.

А знаешь, как я догадался, что тут у нас экспортная контора? Вот как.

Года два тому назад привез я одну нашу повозку – такую, знаешь, с балдахином – к высокой решетке, куда мы всегда возим.

Вот увидишь, какая это решетка! Там за ней черные деревья, остроконечные, в два ряда – конца не видно, и лужайки есть, трава там вкусная, сочная. Тоже зря пропадает. Не дотянуться через решетку- то.

Ну ладно. Стою это я там, и подходит ко мне старый полковой товарищ. И тащит он, представь себе, длинную железную повозку, низкую такую и без рессор.

– Видишь? – говорит. – Ох, Фофо, сил никаких нет!

– Что это ты делаешь? – спрашиваю. А он:

– Да вот ящики вожу, целый божий день, из экспортной конторы на таможню.

– Ящики… – говорю. – Какие ящики?

– Тяжелые! – отвечает. – Ох и тяжелые! В них товары на экспорт.

Тут-то я все и понял.

Потому что, надо тебе сказать, мы тоже везем длиннющий ящик. Ставят его в нашу повозку сзади, очень тихо (у нас все так, потихоньку). И пока его ставят, люди кругом снимают шляпы и смотрят на него так печально. Бог его знает зачем! А я одно знаю: наверное, уж не дрянь какая-нибудь. Очень пышно их везут, и народу много идет.

Иногда, бывает, останавливаемся мы у большого здания. Я так думаю, это и есть наша таможня. Из подъезда выходят какие-то люди в черных длинных юбках и в рубашках навыпуск (скорее всего, таможенные чиновники). Ящик вынимают из повозки. Опять все кругом шляпы снимают. А эти чиновники делают что-то над ящиком – наверное, дают разрешение на вывоз. Куда они эти ценные товары отправляют – я еще не додумался. Только, мне кажется, они и сами толком не знают. Тогда не так обидно.

Правда, ящики так разукрашены, и все так богато… можно подумать – что-нибудь они да знают. Только очень уж у них растерянный вид. Я людей хорошо изучил, не первый год с ними, и вот что я тебе скажу: много чего люди делают, и сами не знают зачем.

Фофо был прав, когда еще утром определил по ругани старшего конюха, что предстоит им в этот день. Да, чепраки, подпруги и плюмажи. Запрягают цугом. Несомненно, по первому разряду.

– Видишь? Говорил я тебе?

Неро шел рядом с Фофо. И, конечно, тот изводил его постоянной своей воркотней.