– Пошли, – говорит она, – меня убивает эта музыка, не могу танцевать без экстэзи.
Когда мы подходим к выходу, тот парень появляется перед нами. Мокрая серьга поблескивает. Он двигает руками вверх-вниз, зрачки бегают, как будто хотят выскочить из орбит. Реа открывает сумочку, вынимает оттуда соску и засовывает ее парню в рот. Он, посасывая, исчезает в молниях света.
Выплюнутые в ночь машиной шума, мы, полуослепшие и полуоглохшие, стоим на автостоянке.
– А где Никола? – спрашиваю я, еле поспевая за энергичными шагами Реа.
– Оставим его здесь. Он дал мне ключи. После вечеринки его так заколбасит, что будет уже не до машины, – говорит она и открывает дверцу.
Только сейчас мне бросается в глаза цепочка, висящая на переднем зеркале. На ней покачивается маленький золотой медальон. Я раскрываю медальон, там фотография женщины.
– Дай-ка, – Реа берет ее в руки. – Наверняка мамаша. Для удачи, чтобы быть с ним, когда он попадет в аварию и пробьет головой лобовое стекло.
Я спрашиваю Реа, встречаются ли они с Николой как настоящая пара. Реа пожимает плечами.
– Секс уже вышел из моды, – говорит она, – не знаю никого, кому бы он действительно нравился. Врут все.
Не зная, что на это ответить, я по-идиотски хихикаю, представив, как они занимаются этим в бассейне, а мозаичный Нептун строит им рожи под водой и царапает своим трезубцем их оголенные задницы. Реа съезжает с автобана; по асфальтированной дороге мы едем через лес, плавно переходящий в парковку. На площадке для отдыха стоят столы, скамейки и урны для мусора. Чуть подальше – дольмены. В одной из ям мерцает свет маленькой свечи. Реа опускает стекло и высовывает голову. «Да там кто-то дрыхнет!» – кричит она, отчего горка тряпья приходит в движение, и растрепанная шевелюра исчезает в ней, как будто испуганная черепаха рефлексивно втянула голову. Вокруг дольменов разбросаны бутылки и газеты. За лобовым стеклом, меж раздавленных мошек, – луна в светящемся ореоле. «Должны же быть и другие места, не такие, как это», – размышляю я. В школьном кабинете висела карта мира. Я постоянно рассматривала ее, эти белые, голубые и зеленые квадратики, треугольники, ломаные линии и разветвления; я знала, что эта карта лгала, потому что поверхность Земли уже давно приобрела иные очертания. Учитель географии водил указкой по карте, он старался делать вид, будто нам всем предстоит разгадать некую загадку, но иногда на его губах появлялась вымученная улыбка – ведь мы же все знали, что это карта до неузнаваемости обезображенной планеты, не нужной никому.
Лицо Реа размыто отражается в лобовом стекле, ее тонкая кожа прозрачна. Вдруг мне приходит в голову пугающая мысль, что она рано умрет.
– Мы должны уехать отсюда. В другую страну.
– Зачем? Везде одно и то же. – Она зябко поеживается.
– Откуда ты знаешь? Возьмем, к примеру, Милуоки. Слышала о таком? Там нет людей.
– Ми-лу-о-ки, – Реа перекатывает слово во рту, словно пробует его на вкус.
– Все равно придется отдать маму в клинику, – говорю я, – а потом мы в любой момент сможем отправиться в путь.
Я представляю, как теплым пасмурным днем мы привезем в клинику душевнобольную Люси. Как медсестра, придерживая ее под локоть, отведет Люси по длинному коридору в палату. Она обернется, и широко раскрытые глаза спросят: «Зачем ты это сделала, зачем ты сплавила меня сюда?» «Так лучше», – крикну я вслед ее уменьшающейся фигурке, полностью уверенная в своей правоте.
– Почему бы нам, в таком случае, сразу не улететь на Луну? – Реа вдруг оживилась, она приподнимается и прижимает нос к лобовому стеклу, чтобы лучше разглядеть луну. – Представь: только ты и я. Людям с Земли будем посылать открытки: «На Луне прохладно, но нам нравится здешняя жизнь. Лунные дети бодро ползают по кратерам. Иногда мы привязываем их к веревочке, и они летают в космосе, как воздушные шары. По вечерам мы сидим на холме и смотрим вниз, на вас. Отсюда Земля кажется такой хрупкой, вам не мешало бы присмотреть себе для жизни другую планету. Но на Луне, к сожалению, свободных мест нет».
В моем сне луна уже почти взошла, как вдруг я проснулась оттого, что Реа крикнула во сне. Она подняла ноги на сиденье и положила голову на колени. Начался дождь. Свеча в дольмене почти погасла. Парковка превратилась в блестящий четырехугольник. Надеюсь, на выходные сюда не приезжают семьями. Ведь дети могут наткнуться на спящего бомжа. Они будут тянуть его за волосы, пытаясь прогнать. Их родители, сидящие на скамейках и нанизывающие сосиски на шампуры, не остановят своих отпрысков. Напротив, они поднимут шампуры в воздух и будут размахивать ими как флагами, радостным кличем подбадривая детей.
Мертвые насекомые одно за другим сползли по стеклу вниз. «Не уезжай, – бормочет в полусне Реа, – может, эта парковка – огромная пасть, которая захлопнется, если мы захотим уехать».
С тех пор как нет Люси, сад лихорадочно разросся, растения заполонили даже дорожки и источают такой запах, что можно задохнуться. Поэтому я не открываю окна. По ночам слежу за скорпионами, которые, словно из небытия, появляются из деревянной обшивки потолка и ползут по белым стенам. Они еле движутся, и, если несколько часов не обращать на них внимания, а потом снова присмотреться, они окажутся на том же месте. Но если они вдруг исчезают, я в паническом ужасе обыскиваю кровать, вытряхиваю одежду, висящую на спинке стула. «Где же вы, – кричу я, – выходите!» – но это совершенно бесполезно. Еще ни разу я не находила скорпионов в одежде. Скорее всего, они снова возвращаются к себе. Интересно, как там наверху все устроено? Там, над потолком, живут скорпионы, сотни скорпионов, наверно. Они едят, спят, спариваются, и всё прямо над моей головой; время от времени некоторые из них выползают прогуляться по моим стенам. Не исключено, что они выползают, чтобы следить за мной. Они повествуют сородичам о том, что видели, и замышляют выползти когда-нибудь все вместе и спрыгнуть на меня. Глупая мысль, она просто хочет запугать меня, эта мысль. Но иногда я поддаюсь таким мыслям и верю в них. Голодная, я лежу на кровати и представляю, как я ем внизу, в кухне. Но стоит мне перешагнуть через порог комнаты, начинает казаться, что глаза Алоиса из стен наблюдают за моим передвижением. Этот дом снова стал его домом, а я – просто воровка. Как кролик под дулом ружья, я иду вниз, опустив глаза в пол. Поставив на поднос еду, поднимаюсь наверх, запираю за собой дверь и беру поднос в постель. Я решила есть как можно медленнее, осторожно пережевывать, наслаждаться каждым кусочком. В последнее время я все мгновенно проглатывала, после чего во рту оставалась тупая пустота. Поэтому я воображаю, что теперь не скоро смогу что-нибудь съесть и этот раз, может быть, самый последний.
Отель в соседней деревне уже построен, он высится за тополями. Мужчины, которых поднимают вверх
