приготовься к тому, что некоторое время тебе будет очень плохо. Позволь мне только ослабить и снова затянуть пояс. После этого я разведу огонь и расстелю наши шкуры для сна.
Тиуда продолжил что-то оживленно болтать, пока занимался этой рутинной работой, но я не помню, что он говорил. Точно так же я не слишком много помню о следующем периоде своей болезни, хотя, как позже рассказывал мне Тиуда, страдания мои продолжались почти трое суток. В то время, сказал он, я часто жаловался, что у меня в глазах все двоится, включая и его, а иной раз я говорил так путано, что ничего невозможно было понять.
Я все-таки помню, что Тиуда время от времени готовил пищу, поскольку один лишь запах еды неизменно вызывал у меня приступы рвоты. Я припоминаю, что бо?льшую часть времени испытывал мучительную боль, спазмы в животе, голове и что все мышцы у меня болели. И что Тиуда периодически то ослаблял, то снова затягивал пояс на моей правой руке, до тех пор, пока совсем не снял его. Еще ему приходилось частенько удерживать меня — иногда для этого даже вставать посреди ночи, — чтобы не дать мне сорвать с руки припарку из мха: корка, которая образовалась на ране, зудела, и этот невыносимый зуд сводил меня с ума.
Единственное, что я помню и что в состоянии был делать сам (и Тиуда позволил мне это, может, чтобы не ставить меня в неловкое положение или же просто из чувства брезгливости), — это то, как я, шатаясь, уходил в лес, чтобы несчетное число раз извергать рвоту из своих внутренностей. Я рад, что был в состоянии, хотя и проделывал это с большим трудом, сам отправлять свои естественные надобности. Таким образом, я не испачкал одежду и, между прочим, сохранил в секрете от Тиуды истинную природу своих половых органов.
Так или иначе, но на третьи сутки после нашей встречи боль в моей голове стихла, спазмы в животе прекратились, ум прояснился, а речь стала связной — остался только зуд. Тиуда заявил, что яд вышел из моего организма.
Я пробормотал:
— Я чувствую себя слабым, как младенец.
— Не удивлюсь, если ты всегда себя так чувствуешь, — насмешливо сказал Тиуда.
— Что? С чего это ты взял? Я всегда был здоровым и сильным!
— Почему же ты в таком случае ездишь верхом, привязавшись к лошади?
Я изумленно моргнул при этом неожиданном вопросе, но потом догадался, что он имел в виду.
— Акх, мои веревки для ступней? — Я объяснил, что лично изобрел это приспособление и что оно помогает мне крепче и безопасней держаться в седле.
— Да неужели? — пробормотал Тиуда; похоже, он, как и Вайрд, не слишком поверил этому заявлению. — Я предпочитаю полагаться на свои собственные бедра. Однако если ты считаешь, что веревка тебе помогала, то сейчас она поможет тебе еще больше, пока силы твои не восстановятся. Надеюсь, ты снова будешь в полном порядке к тому времени, как попадешь в Виндобону. Может, отправимся туда вместе? Согласен?
— Да. С удовольствием. Пожалуйста, не подумай, что я хочу уязвить твою гордость острогота, но не позволишь ли угостить тебя роскошным обедом в лучшей таверне города?
Тиуда широко ухмыльнулся и сказал:
— Только если мы воздадим за этим обедом должное богу виноделия Дионису. — Затем он озорно улыбнулся и добавил: — Ну а поскольку тебе очень нравится изображать из себя транжиру-богатея, я стану играть роль твоего презренного раболепного слуги, въеду впереди тебя в город, громко крича: «Дорогу моему fra?uja Торнарексу!»
Это возвеличивание моего имени на готский манер означало что-то вроде «Торн-правитель», а по- латыни «рекс» — «король».
Я весело расхохотался:
— Oh va?i, ничего подобного! Я начал свою жизнь в качестве подкидыша и вырос в аббатстве.
— Какая разница! Не скромничай, — убеждал меня Тиуда. — Если ты придешь куда-либо, хоть в незнакомый город, хоть на какое-нибудь сборище или на любую случайную встречу, в душе считая себя ничтожеством, то тебя соответственно и примут. В Виндобоне, например, владелец самой жалкой таверны потребует вперед деньги за ужин или комнату. Но если ты явишься туда, возвестив о себе как об особе весьма значительной, и сам поверишь в это, то, можешь не сомневаться, тебя примут с распростертыми объятиями, с тобой будут обходиться с почтением, уважением и раболепием. Тебе будут предоставлять все самое лучшее — яства, вина, женщин, и ты сможешь брезгливо отбирать и выбирать, считая ниже своего достоинства платить за услуги сразу и делая это, только когда сам того пожелаешь.
— Акх, ну хватит, Тиуда!
— Я не преувеличиваю. Богатой особе дозволено иметь все, к ней никогда нельзя приставать с тем, чтобы она заплатила. Только у маленьких людей маленькие долги; их немного, но они обязаны расплатиться сразу же. Чем больше долги у богатой особы, чем больше она знаменита, тем большее уважение ей оказывают все ее кредиторы. Заимодавцы придут в смятение, если богач немедленно с ними расплатится, потому что тогда они не смогут похваляться, что господин такой-то и такой-то должен им.
— Боюсь, ты совсем растерял мозги в лесу, Тиуда. Ну подумай сам, разве я похож на важную особу?
Он легкомысленно махнул рукой:
— Богатые юноши часто известны своей эксцентричностью — и в одежде, и в поведении. И поверь, если я, твой раб, буду сидеть в седле, украшенном богаче, чем твое, это произведет на горожан еще большее впечатление. Повторяю еще раз: главное, сам перестань считать себя человеком неблагородного происхождения. Если я въеду в город впереди тебя, цветисто и многоречиво возвещая о приближении своего знаменитого молодого хозяина и господина, тебя именно за него и примут. После чего тебе только и останется, что вести себя надменно и властно: надо ведь оправдать ожидания людей относительно важной особы. Khaire! Ты и правда станешь такой особой!
Перед его восторженным озорством невозможно было устоять. В результате несколько дней спустя мы именно таким образом и въехали в главные ворота Виндобоны. Я разнеженно болтался в своем седле, не снисходя до того, чтобы бросить хоть один взгляд на прекрасный город и его нарядно разодетых жителей, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Тиуда ехал немного впереди меня, поворачивался в седле то в одну сторону, то в другую и громко кричал то на латыни, то на старом наречии, то на греческом:
— Дорогу! Освободите дорогу для моего господина fra?uja Торнарекса, который приехал из своего отдаленного дворца, чтобы провести в Виндобоне немного времени и потратить здесь много золота за время своего августейшего присутствия! Освободите дорогу для Торнарекса, вы, презренные ничтожества!
На оживленной улице были целые толпы людей, и все они — пешие, ехавшие верхом или перемещавшиеся по городу в носилках, которые несли рабы, — останавливались, вытягивали шеи, поворачивали головы и с глупым видом таращились на меня. И когда я проезжал мимо них, изображая презрительное равнодушие, все почтительно склоняли головы.
2
Город Виндобона, так же как и Базилия, вырос вокруг гарнизона, охранявшего границы Римской империи. Но Виндобона во много раз больше, суетливей и населенней, чем Базилия, потому что стоит на пересечении нескольких римских дорог на берегу быстрой, широкой и суровой реки Данувий, самом оживленном из всех речных путей Европы.
По этой могучей реке плавали не просто ялики или рыбацкие лодки; здесь можно было встретить грузовые суда, такие же большие, как и морские корабли. Они приводились в действие множеством гребцов, иногда занимавших две, а то и целых три скамьи, а если ветер был попутным, продвижению кораблей помогали квадратные паруса, которые располагались наверху, на мачтах. Эти грузовые суда путешествовали без всякого риска быть захваченными и затопленными пиратами или вражескими воинами, потому что хорошо вооруженные, с большими носами dromo[158] римского флота в Паннонии постоянно курсировали между своими базами: Ленцией[159]в
