Пользуясь случаем, хочу еще кое о чем упомянуть относительно этих участков земли. Не было ничего удивительного в том, что завоеватель захватил принадлежавшую ему по праву добычу, всё, до самого последнего уголка покоренной страны, и все ожидали, что в результате этих действий Теодориха притесняемые владельцы земли поднимут шум и запротестуют. Однако здесь ничего такого не произошло. Ибо то, что Теодорих забрал — и затем разделил между своими воинами, — составляло все ту же треть италийской земли, которую Одоакр уже ранее отнял у прежних владельцев. И даже то, что Теодорих оставил себе: медиоланский дворец, в котором он жил со своей королевской семьей, и земли, где он собирался построить новые дворцы, — Одоакр тоже перед этим забрал у других. Таким образом, проще говоря, прежним владельцам этих земель и владений хуже от действий остроготов не стало. Они вовсе не собирались жаловаться и были приятно удивлены и обрадованы тем, что Теодорих ведет себя сдержанно и достойно, а большинство так просто превозносило его за это.
Однако, разумеется, недовольные все-таки нашлись. Ведь Одоакр собирался преподнести эти конфискованные земли в дар своим последователям и соратникам. Так стоит ли удивляться, что теперь эти люди негодовали и обвиняли Теодориха в том, что он украл эти земли. Некоторые из них занимали высокие посты во всех провинциях, от Рима до Равенны, а потому все еще обладали влиянием и были способны использовать его для того, чтобы нанести вред Теодориху.
Членов римского Сената, поспешу заметить, среди недовольных не было. Правда, множество сенаторов по понятной причине принципиально презирали чужеземцев, но все они искренне беспокоились о Риме, и некоторые, подобно Фесту, желали сотрудничать с Теодорихом с самого начала его правления. В любом случае я не припомню проявлений жадности и мелочности, причитаний о «расточении имущества варварами». В Сенат по-прежнему входили старейшины из самых древних и благородных римских семейств, а ни одна патрицианская семья никогда бы не унизилась до этого. По крайней мере, многие из этих аристократов запросто могли выделить Теодориху треть своей земли, не только особо не пострадав, но и даже вовсе этого не заметив.
Однако наряду с ними существовали и другие, кто был обласкан во времена правления Одоакра и с радостью поддерживал его, — особенно католические священники, занимающие высокие посты, чьи многочисленные и обширные владения Одоакр почтительно не тронул. После того как Теодорих начал раздавать земли своим воинам, католические священники не на шутку перепугались, уверенные, что «проклятый арианин», мстительно ликуя, отхватит у них владения — как церкви, так и их собственные. Только представьте, повсюду широко распространились сплетни, что подобные мрачные предчувствия и треволнения довели римского епископа Феликса III до апоплексического удара. Но Теодорих, подобно Одоакру, даже не прикоснулся к церковным землям или имуществу. Несмотря на это, церковники продолжали вовсю осыпать его проклятиями. Те же самые епископы и священники, которые расточали похвалы своему приятелю католику Одоакру за то, что он «почитал святость» их владений, теперь заявляли, что арианин Теодорих просто не осмеливается наложить на них руку — дескать, он презренный слабак и жалкий враг истинных христиан. Так или иначе, уж не знаю, какой была истинная причина, Папа Феликс III скончался. Его сменил сварливый старик по имени Геласий, и этот новый епископ доставил Теодориху массу различных неприятностей.
— Епископ Геласий, или Папа, если ты предпочитаешь так его называть, — сказал сенатор Фест, — на очень плохом счету в Константинополе. — Сенатор как раз вернулся из своей поездки туда и сразу же поспешил встретиться с Теодорихом; это были первые слова, которые он произнес. Мы все, находившиеся в комнате, уставились на него в изумлении.
— И что, во имя Плутона, я должен теперь делать? — спросил Теодорих. — Расскажи лучше о своей миссии. Ты отправился в Константинополь, чтобы убедить нового императора признать меня здесь законным правителем. Ну что, получилось?
— Нет, — ответил Фест. — Я подумал, что лучше начать издалека, чтобы стало ясно, почему Анастасий отказал тебе.
— Он отказал? Но почему?
— Ну, Анастасий решил пока не торопиться с этим. Он придерживается мнения, что ты не можешь справиться со спорщиком-епископом, который ведет себя просто отвратительно, поэтому ты вряд ли сумеешь держать под контролем своих новых подданных, и…
— Сенатор, — ядовитым тоном произнес Теодорих, — избавь меня от своего красноречия и аристократических замашек. Мое терпение вот-вот лопнет.
Фест затараторил:
— Кажется, первым делом Геласий, став епископом Римским, начал угрожать своему брату прелату, епископу Константинопольскому Акакию. Известие об этом дошло в Константинополь, как раз когда я там находился. Папа Геласий вообще, похоже, не слишком одобряет восточную церковь. Он требует, чтобы имя Акакия было вычеркнуто из диптиха достойных отцов священников. И теперь его кардиналы в Риме, как мне сказали, рассылают послания повсюду, желая, чтобы на всей территории Западной империи не было подобных ему священнослужителей. Как ты понимаешь, это вызвало всплеск негодования в Константинополе. Анастасий заявил, что сейчас не время посвящать тебя в императоры Рима, поскольку его собственные разгневанные подданные стремятся спалить Рим дотла, а все, что сколько-нибудь отдаленно о нем напоминает, предать геенне огненной. Вот так он заявил. Разумеется, это всего лишь благовидный предлог, дабы и дальше откладывать твое…
— Skeit! — прорычал Теодорих, ударяя кулаком по подлокотнику кресла так, что оно чуть не рассыпалось. — Неужели этот старый болван полагает, что я вмешаюсь в ссору двух епископов? У меня целый народ ждет, чтобы я начал им править, а мне отказано даже в реальной власти. Как хочешь, но я отказываюсь верить, что ссора между священнослужителями важнее.
— Насколько я понимаю, — воинственно ответил Фест, — спор касается монофиситов восточной церкви. Геласий полагает, что она сеет распри между христианами, и считает, что Акакий слишком снисходителен. Монофиситы, видишь ли, предпочитают верить, что божественная и человеческая суть проявляется в личности Иисуса…
— Ie?sus Xristus! Еще и эти лицемерные софизмы! Деревенские жители называют это «победить тень осла». Skeit! Христианству уже пять сотен лет, а святые отцы все еще игнорируют окружающий их мир и жуют свою бесконечную жвачку, занимаясь долбежкой теологических проблем. Они делают вид, что глубокомысленно обсуждают важные вопросы, а сами даже толком не знают, как выбрать себе подобающие титулы. Папа, как же! Разве Геласий настолько невежествен, что не знает, что понтифик — это верховный языческий жрец? А кардиналы! Разве они не знают, что Кардея — это языческая богиня? Во имя великой реки Стикс, если Анастасий хочет улучшить христианскую церковь, пусть займется просвещением христиан, а то они отличаются просто дремучим невежеством!
— Вот именно, — загремел сайон Соа, когда Теодорих на мгновение умолк. — И вот еще что. Каждый епископ жаждет стать единственным, кого называют Папой, то есть хочет оказаться в одном ряду со Львом, которого канонизировали пятьдесят лет тому назад. Его называли Папой из любви, ибо римские христиане уважали его за чудо, обратившее прочь Аттилу и его гуннов и не позволившее этому варвару завоевать Италию. Однако на самом деле все было не так. Просто гунны, привыкшие к здоровому и холодному северному климату, испугались лихорадки и чумы, характерных для более жарких южных земель. Вот почему Аттила пощадил Италийский полуостров. Может, Папа Лев и был святым, но для изгнания гуннов он ничего не сделал.
— Давайте вернемся к сегодняшним делам, — сказал сенатор. — Теодорих, если Анастасий не уступит тебе Рим, то пусть Рим сам сдастся. Все знают, что ты новый настоящий король, и неважно, одобрил это император или нет. Хотя Рим больше не столица, я уверен, что смогу убедить Сенат устроить тебе там триумф, и…
— Нет! — довольно грубо заявил Теодорих.
— Почему нет? — спросил Фест с некоторым раздражением. — Рим, Вечный город, теперь, считай, твой, правда, мне сказали, что ты не поехал взглянуть на него даже издали.
— Не поехал и не собираюсь, — ответил Теодорих. — Я поклялся себе, что ноги моей не будет в Риме, пока я не стану его законным правителем. А для этого мне надо сперва войти с триумфом в Равенну. Если бы Анастасий дал мне то, что причитается мне по праву, я мог бы продолжать ждать, пока Одоакр не высохнет от голода, подобно виноградной лозе. Но теперь я не стану ждать. — Он повернулся ко мне. —
