— Так сделай это сейчас!
Он запричитал, всхлипывая время от времени:
— Я не знаю, да что же это за женщина такая — fra?ujin Геновефа! Какая приличная женщина пойдет в lupanar? В Новиодуне я сперва принимал ее за мужчину по имени Тор. Когда наше путешествие только началось, я беспокоился, что однажды вы поступите со мной так же, как и с прекрасной госпожой Сванильдой. Но потом, стоило Сванильде умереть, как оказалось, что Тор тоже женщина. О, всем известно, что ревность может завести далеко, однако ты, fra?uja, казалось, был счастлив, а поэтому…
— Объясни толком! Я ничего не разберу в твоей тарабарщине!
Но он продолжил довольно бестолково:
— Поэтому я решил ничего не говорить… не делать ничего такого, что может вызвать ревность или неприятности… закрывать глаза на то, что мне не следовало видеть.
— Болван, я ведь велел тебе смотреть в оба! Я приказал тебе не спускать глаз с Геновефы!
— Но к тому времени, fra?uja, она уже обманула тебя. В тот самый день, когда ты сказал мне об этом.
Мне страшно не хотелось в этом признаваться, но деваться было некуда, и я кивнул:
— Я знаю. Она приказала тебе ехать вперед, а затем переспала с углежогом. Поэтому-то я и велел тебе впредь не выпускать госпожу из виду.
Личинка изумленно уставился на меня:
— С каким еще углежогом?
Я ответил раздраженно:
— С грязным стариком, который повстречался нам на до роге чуть раньше в тот день. Ты, конечно же, видел его. Старый крестьянин-скловен. Полное ничтожество. — Я горько рассмеялся. — Это был самый ничтожный из всех ее любовников.
— Акх, нет, любовник ее был человеком еще более презренным, чем скловен, fra?uja Торн! — воскликнул Личинка, склонив голову и ударив по ней своими кулаками. — Ты ошибся относительно углежога, или тебя ввели в заблуждение. Единственным, кто обнимал fra?ujin Геновефу в тот день, был еще более презренный армянин!
Страшно изумленный, я произнес, заикаясь:
— Ты?.. Но… Как ты осмелился?
— Это все госпожа. Я бы сам никогда не решился! — И он быстро затараторил, словно желая все объяснить прежде, чем я разрежу его на кусочки (но я был слишком поражен и настолько ошеломлен, что даже забыл вытащить свой меч). Fra?ujin пригрозила, что, если я откажусь, она пожалуется тебе, будто я хотел ее изнасиловать, и ты меня убьешь. Она сказала, что ее давно интересует, правда ли то, что рассказывают о мужчинах с большими носами. Вот почему я так испугался, fra?uja Торн, когда в тот же вечер ты тоже заговорил о моем носе. В любом случае я не хотел: сказал госпоже, что нет никакой связи между носом мужчины и его svans. Я заверил ее, что у всех армян большие носы, но я не знаю ни одного, у кого svans был бы больше моего. У армянских женщин тоже большие носы, а у них вовсе нет никаких svans. — Личинка замолчал, затем заметил задумчиво: — Но ни у одной из них нет… внизу ничего… ну, в общем, такого большого, как у fra?ujin Геновефы… — Я свирепо уставился на него, и он торопливо продолжил: — Но, несмотря на все мои протесты, госпожа потребовала, чтобы я продемонстрировал ей svans. И затем, когда все уже случилось, она сказала, что я был прав, она смеялась и высмеивала меня. А потом ты вернулся с охоты, fra?uja Торн, и я во второй раз преступно промолчал. Затем был третий, четвертый и пятый раз, потому что fra?ujin Геновефа — иногда в платье Тора — забавлялась по меньшей мере дважды в день, то с мужчиной, то с женщиной, как только мы прибыли во Львив, и каждый раз сразу же после этого спешила в термы, чтобы вымыться, прежде чем разделить постель с тобой. Откровенно говоря, я беспокоился, что она может подцепить какую-нибудь грязную болезнь от этих неопрятных скловен и заразить тебя. Но, fra?uja Торн, как я мог открыть все это тебе без того, чтобы не признаться самому? Ох, va?i, конечно же, я знал, что мне рано или поздно придется все рассказать. И я готов понести наказание. Но, пожалуйста, прежде чем ты убьешь меня, можно я верну кое-что, что принадлежит тебе?
Я пребывал в слишком большом изумлении, чтобы ответить. Личинка поспешил куда-то в глубь конюшни, но тотчас же вернулся, неся что-то.
— Я нашел это в складках спального мешка госпожи Сванильды, когда развернул его в первый раз, — сказал он. — Я подумал, что ты наверняка ломаешь голову, что с ним сталось. И поскольку я сам сейчас стою на пороге смерти…
Но я никогда не видел прежде этого предмета. И, увидев теперь, тут же забыл о своей ярости, изумлении и душевной боли. Это был венок, сплетенный из листьев и цветков, какой женщины иной раз, не зная, чем занять себя, делают из цветов в саду, чтобы затем, словно корону, надевать на голову. Сначала я подумал, что Сванильда сплела его просто ради забавы, но потом понял, из чего он сделан: из листьев дуба, теперь уже сухих и скукожившихся, и гроздьев с маленькими цветками липы, которые до сих пор еще источали сладкий аромат, хотя уже давно завяли. Вспомнив легенду о дубе и липе, я догадался, почему Сванильда с такой любовью сплела венок и сберегла его. Я долго вертел его в руках и наконец произнес нежно и печально:
— Помнишь предсказание, которое сделал прорицатель Мейрус?.. Я думаю, что он несколько ошибся. Полагаю, что Сванильда, где бы она ни находилась, никогда не переставала любить меня.
— Где бы она ни находилась, да, — сказал Личинка, сочувственно хлюпая носом. — Где бы она ни находилась, туда ее отправил Тор.
Я оторвал взгляд от примитивной короны и устремил его на Личинку, мне даже не пришлось ни о чем спрашивать. Он отпрянул от меня и с видом еще более виноватым и испуганным, чем прежде, сказал:
— Я думал, ты знал, fra?uja. Как я уже говорил, ты казался тогда таким счастливым. Это Тор втащил госпожу Сванильду внутрь, накинул петлю ей на шею и затянул, подвесив бедняжку на балке в углу склада. Он крутил и пинал несчастную, пока та не задохнулась. Думаю, Тор знал, что я притаился там, в темноте, но, похоже, его это не волновало. Вот почему я подумал, что ты и он… или она, я имею в виду…
— Достаточно, — прохрипел я. — Замолчи.
Личинка захлопнул рот чуть ли не со щелчком, а я какое-то время стоял и размышлял, продолжая вертеть в руках венок из дуба и липы. Наконец я заговорил снова, и мне не было дела до того, что Личинка мог подумать, услышав мои слова:
— Ты не ошибся. Это правда. Я действительно вступил в молчаливый сговор, став соучастником злобного деяния, которое совершила эта мерзавка, этот мерзавец. Мы с Тором две стороны одной монеты, и эта монета сделана из грязного металла. Ее нужно расплавить, очистить и отчеканить снова. Для того чтобы это сделать, я должен первым искупить вину. Я начну с того, что сохраню тебе жизнь, Личинка. Я даже впредь стану почтительно звать тебя Магхибом. Готовься к отъезду. Мы покидаем это место. Дальше мы поедем вдвоем. Оседлай двух наших лошадей и погрузи все вьюки на третью.
Я отбросил венок, чтобы он мне не мешал, вытащил свой меч и направился обратно через двор к hospitium. Зайдя в столовую, я огляделся. Тора там больше не было. Я бросился по лестнице наверх в нашу комнату и обнаружил, что дверь распахнута настежь. Тор явно заходил сюда и, очевидно, поспешил покинуть ее, потому что все наши вещи были раскиданы в страшном беспорядке. Быстро все переворошив, я обнаружил, что он оделся в наряд Геновефы и забрал с собой только женские вещи и украшения, ничего не взяв из вещей Тора, кроме меча. Я обнаружил также, что он украл и одну мою вещь — витой бронзовый нагрудник, который покорил его еще тогда, когда он увидел его впервые.
Я услышал, что снаружи раздаются крики, и подошел к окну. Во дворе hospitium мельтешили владелец, несколько его слуг и конюхов, хозяин кричал кому-то, чтобы привели целителя — скловены так называют medicus[41]. Я снова побежал в конюшню, где обнаружил Магхиба, распростертого на спине на соломе между двумя оседланными лошадьми. Из его груди торчала рукоятка ножа, который я тут же узнал. Но на этот раз Геновефа, видимо, слишком торопилась — и рука ее дрогнула. Магхиб был все еще жив, в сознании и, хотя слоняющиеся поблизости помощники пытались заставить его молчать, армянин мог говорить, по крайней мере, с трудом выдавил сквозь пузырившуюся на губах кровь несколько слов:
— Пытался остановить ее… fra?ujin вонзила в меня… взяла лошадь… поехала на восток… на восток…
