говорил в присутствии подполковника, ведь узнав, где спрятаны сокровища, он наверняка постарается прибрать их к рукам. С другой стороны, если я вообще ничего не скажу, золото будет окончательно потеряно и не достанется никому.
Наконец Элизондо принял решение и жестом предложил Изабелле войти.
– Я буду сразу за дверью, она не заперта. Если этот негодяй вздумает пугать вас...
– Не сомневаюсь, Хуан не сделает мне ничего дурного, – заверила Изабелла, лучась радужной улыбкой.
Ах, что это была за улыбка! Ни одна другая женщина в мире не умела улыбаться столь чарующе. Настоящая прекрасная Елена, из-за которой началась Троянская война.
Я прикрыл глаза и вдохнул запах ее духов, в то время как Изабелла присела на табурет у изголовья моей кровати. До чего же дурманящий аромат... Индейцы называют пульке «четыреста кроликов», поскольку у перебравшего спиртного человека мысли разбегаются во всех направлениях, но запах Изабеллы пьянил сильнее, чем лучшие и крепчайшие напитки мира, чему я, почти лишившийся рассудка, а с ним вместе и решимости довести задуманное до конца, мог послужить живым доказательством.
Я открыл глаза и стряхнул с себя наваждение. Она сидела неподвижно, как статуя или позирующая натурщица. Я покачал головой.
– Изабелла, клянусь, я хотел бы ненавидеть тебя, хотел бы раздавить тебя каблуком, как ядовитую гадину, но ты вновь околдовала меня так же, как в тот раз, когда я впервые тебя увидел.
Она вздохнула.
– Бедный Хуан. Жизнь обошлась с тобой несправедливо. Нам не позволили быть вместе. Но все дело, разумеется, в чистоте крови. Я всегда хорошо к тебе относилась, искренне хотела быть твоей женой, но когда открылось, что по крови ты не испанец, это стало невозможным.
– Скажи мне, Изабелла, а ты когда-нибудь видела мою кровь?
– Что? – Она в изумлении уставилась на меня.
Я протянул руку к стене, распорол ладонь об острый выступ камня и продемонстрировал ей рану.
– Никогда не мог понять этого... ну, насчет крови. Ты видишь, какого она у меня цвета? Я убил множество людей, в том числе гачупинос и французов, и у всех у них кровь была точно такая же, как и моя собственная. Даже кровь твоего мужа, аристократа, родословная которого теряется в глубине веков, и то была не краснее моей.
Я взял Изабеллу за руку и обмакнул ее пальцы в свою кровь.
– Посмотри сюда, сеньора маркиза. Разве эта кровь не того же цвета, что та, которая отходит у тебя каждый месяц? Разве не такой же кровью истекла Марина, когда твой любовник вонзил кинжал ей в живот?
Я привлек Изабеллу к себе. Она напряглась, отстраняясь.
– Ты обещал сказать мне, где золото.
– Si. Я выполню обещание.
Я снова привлек красавицу и шепотом, на ухо, поведал о том, где ее покойный муж спрятал сокровища.
Когда мой шепот смолк, Изабелла заглянула мне в глаза. Ее губы находились всего лишь в дюйме от моих, и я ощутил на лице благоуханное тепло ее дыхания, когда она спросила:
– Ты сказал мне правду?
– Слово в слово то, что услышал от твоего мужа.
Изабелла снова вздохнула. Ее губы скользнули по моим, и я ощутил всколыхнувшуюся во мне жаркую волну желания.
– Прости, Хуан. Я знаю, ты всегда любил меня.
Она слегка отклонилась назад и снова заглянула мне в глаза.
– Могу я что-нибудь для тебя сделать?
– Можешь, – с улыбкой ответил я, – умереть, и поскорее!
Схватив Изабеллу правой рукой за горло и изо всех сил сдавив его, я поднял женщину с табурета. Она пыталась закричать, но смогла издать лишь что-то среднее между хрипом и свистом.
– За Марину! – прошептал я и подтянул ее поближе к себе.
По щекам моим лились слезы – я все еще любил эту женщину. Я бы умер за нее.
Я изо всех сил впился Изабелле в горло и сломал ей шею. К тому времени, когда Элизондо и начальник стражи схватили меня, она уже неподвижно лежала у моих ног.
Даже мертвая, она была прекрасна.
110
За мной пришли, когда было еще темно. Люди, которые вывели меня из темницы, не были тюремными стражниками. Они не стали мне ничего объяснять, а я не оказал им никакого сопротивления: было ясно, что мой земной путь уже завершился. Конечно, мне и в голову не приходило тешить себя иллюзиями насчет того, будто бы передо мной распахнутся райские врата, но в глубине души надеялся: может быть, дьявол все-таки найдет себе другого фехтовальщика и стрелка.
Снаружи, не сняв оков, меня впихнули в деревянную клетку, установленную на телеге. В таких клетках перевозили диких зверей, из чего не трудно было заключить, как власти ко мне относятся. Когда телега покатила прочь с тюремного двора, я обратил внимание на одну странность: никто из моих конвоиров не носил мундира. Судя по одежде и лошадям, четверо из них были креолами, а еще четверо – пеонами.
Когда они забрали меня из тюрьмы, во дворе которой обычно делала свое дело расстрельная команда, я решил, что мне предстоит кончить дни на виселице. Ну что же, этого и следовало ожидать. В глазах гачупинос смерть в петле менее почетна, чем смерть от пули, и, стало быть, мне уготовили именно такую судьбу. Но я не нахожу подобную кончину позорной, ибо прекрасно знаю себе цену. Ибо, пусть мне и неведомо, кем были мои отец и мать, зато известно, что в моих жилах струится кровь ацтеков. В компании ученого мужа Карлоса Гали я посетил заброшенные города некогда великих империй, а потом своими глазами увидел чудеса Испании. Мне довелось побывать на полях сражений двух континентов и стать свидетелем великого мужества безоружных креольских священников, что несли знамена, увлекая за собой в атаку простых пеонов. Пеонов, которые пытались остановить губительный огонь, затыкая жерла пушек соломенными шляпами.
И сейчас я вовсе не считал себя незадачливым носителем шпор или же сыном индейской шлюхи, но воспринимал себя совершенно иначе, ибо осознавал: отнюдь не принадлежность к гачупинос делала меня первейшим кабальеро в Гуанахуато. О мужчине судят не по крови, а по его деяниям. Через кровь и пламя я обрел возрождение: то была моя собственная Реконкиста.
Гачупинос не правы, утверждая, будто сама атмосфера колонии делает нас ниже тех, кто родился в Испании. Напротив, воздух, который мы вдыхаем, и земля, по которой мы ступаем, дают нам силы и способности никак не меньшие, чем всем прочим, обретающимся под солнцем. Падре, к великой досаде гачупинос, доказал это, сначала мирным путем – изделия ремесленников-ацтеков ничуть не уступали вышедшим из рук испанских мастеров, а потом и на поле боя, когда необученные, плохо вооруженные повстанцы бесстрашно бросались на мушкеты и пушки во имя свободы.
Ночь стояла темная, но порой из-за туч пробивался лунный свет, и в одно из таких мгновений я приметил, что креолы закрывают лица. Масок они, правда, не носили, но глубоко надвинули на лбы шляпы, а снизу обвязали физиономии шейными платками.
Я уставился на эшафот, мимо которого прогромыхала повозка, и по спине моей пробежала дрожь. До чего же странно... Меня везли на казнь, однако виселицы остались позади. И почему эти люди прячут лица? Ведь все равно очевидно, что они забрали меня из темницы, дабы предать смерти: это явствует из их мрачного молчания.
И тут в очередном проблеске лунного света я приметил на рукаве креола вышитую эмблему. Крест с
