суде.
Главное, что теперь я сам знал правду, а раз так, у меня будет возможность донести ее до других. Ведь есть же в этом мире законы и справедливость, не так ли?
Как только я выйду из тюрьмы, то первым делом... Тут я помотал головой, словно намокшая собака, которая хочет стряхнуть воду, ибо понятия не имел, куда и к кому мне обратиться, но тут же вспомнил о своей возлюбленной.
Конечно, собственных денег у нее, как и у большинства женщин, нет и в помине, но я уверен, что из любви ко мне Изабелла заложит свои драгоценности. Бедняжка, разумеется, будет потрясена всей этой гнусной ложью, но в конце концов наша любовь преодолеет все.
Мысль о том, что за каменными стенами темницы есть человек, которому я небезразличен, придала мне сил. Я был уверен, что Изабелла устремится мне на выручку с той же страстью, с какой французская девушка Жанна некогда повела войско против англичан.
12
Серый утренний свет просачивался сквозь пробитые высоко в стене зарешеченные окна, достаточно большие, чтобы пропускать холодный и влажный ночной воздух, но слишком маленькие, чтобы из камеры могла выветриться вонь. Возле стены стояло три ведра, заменявших отхожие места: от них, конечно, смердело, но не намного хуже, чем от большинства заключенных.
Я провел скверную ночь на твердом каменном полу, то и дело просыпаясь: весь продрогший, несчастный, страдавший от боли, и лишь когда рассвело, увидел, что сбоку к общей камере пристроена каморка, где вполне хватило бы места на двоих. Правда, занимал ее один человек – молодой ацтек, у меня на глазах достававший из корзинки буханку хлеба и бутылку вина.
– Кто это? – спросил я у своего соседа.
– Сын касика, – ответил тот.
Касиками в старые времена назывались индейские вожди, а нынче – старосты общин или деревень. Все они пользовались определенным влиянием и, если имели голову на плечах, вполне могли сколотить приличное состояние.
– Этот тип заколол человека, но отец подмазал кого надо, и парня скоро выпустят.
Все ясно: родные этого убийцы подкупили стражу и тюремщика, чтобы пребывание в темнице не слишком тяготило их отпрыска. Да уж, похоже, каждый получит «правосудие» в той мере, в какой сможет его оплатить. Пока я размышлял на эту тему, узники выстроились в длинную очередь.
– За чем эта очередь? – спросил я метиса.
– За жратвой.
Я встал за ним. Мой желудок буквально скручивало в узел, но вовсе не от голода. Есть мне, по правде говоря, не хотелось, но я понимал, что должен подкрепиться, дабы не лишиться сил.
– А когда мы увидим нашего abogado? – поинтересовался я.
Сокамерник воззрился на меня с явным непониманием:
– Кого?
– Abogado, который будет нас защищать. Когда мы встретимся с ним?
Метис пожал плечами, и я решил, что этот невежда, наверное, сроду не слышал об адвокатах. Ну что же, придется подождать и узнать у стражников.
– А как вы отправляете послания на волю? – спросил я индейца, стоявшего за мной. – Я хочу сообщить Изабелле, что меня задержали. Что для этого нужно?
– Dinero, – кратко ответил он.
– Но у меня нет денег.
Кивком головы индеец указал вниз.
– У тебя есть штаны.
Верно, в отличие от большинства заключенных штаны у меня и впрямь имелись, причем даже после того, как с них спороли серебряный галун, они оставались дорогими и представляли собой немалую ценность в глазах не только узников, но и тюремной стражи. Однако я скорее согласился бы распроститься с жизнью, чем остаться без штанов.
Очередь змеилась по направлению к маленькому столу, за которым возвышался давешний одноглазый тюремщик, плюхавший в глиняные плошки водянистую маисовую размазню. Поблизости, болтая и покуривая, стояли два стражника.
Я вышел из очереди и подошел к ним.
– Сеньоры, мне нужна ваша помощь. Я...
– А ну возвращайся обратно в очередь! – Они схватились за дубинки.
Я попятился.
– Но я только хотел спросить...
– В очередь, пока не угодил в колодки!
– Заткнись, – велел другой, стражник, когда я попытался было заговорить снова. – Заключенные говорят, только когда к ним обращаются.
– Что за бред, – промолвил я вполголоса, вернувшись в очередь.
– Все не так плохо, сеньор, – сказал кто-то позади меня. – Сейчас нас покормят, потом отправят на работы по очистке улиц, а через несколько дней выпустят.
Ага, подумалось мне, тебя, попавшего сюда из-за пьяной драки или еще какой-нибудь ерунды, может, и выпустят, однако что касается меня, которому предъявлено обвинение в убийстве гачупино, это весьма сомнительно. Но разъяснять свое положение задержанному за пьянство индейцу я, разумеется, не стал.
Подойдя к столу, я взял глиняную плошку и протянул одноглазому тюремщику, чтобы тот наполнил ее жидкой кашей. Выглядело это варево, к слову сказать, просто мерзко: склизкое, водянистое, желтое, как понос.
Тюремщик одарил меня беззубой ухмылкой и вылил эту гадость прямо мне на штаны. В ответ я вмазал ему плошкой по башке (плошка при этом разлетелась), а когда попытался обойти стол, чтобы добавить мерзавцу еще и кулаком, ненароком опрокинул котел с кашей.
Стражники бросились ко мне, и я, желая выказать миролюбие, поднял руки:
– Этот тип напал на меня первым...
Увы, слушать мои оправдания никто не собирался: я рухнул на землю под ударами дубин.
* * *
Меня снова отволокли в караульное помещение, где заключили в так называемые тройные колодки – тяжелую деревянную раму с отверстиями для головы, рук и лодыжек. Сначала меня усадили на маленький табурет позади колодок и, манипулируя этим хитроумным пыточным приспособлением, завели назад и закрепили в ярме сначала мои ноги, потом руки, а там и шею. Затем из-под меня выбили табурет, в результате чего я чуть не сломал себе шею.
– Вот что, мерзавец, держи рот на замке, и через час мы освободим тебя, – заявили стражники. – Но учти, если хоть пикнешь, будешь торчать в ярме, пока твоя вонючая шея не вытянется длиной с ногу.
13
– Mierda! – заорал я.
– Ах, как это верно, сеньор, как это верно, – усмехнулся тюремщик. – Именно за дерьмо вы, благородные кабальеро, и держите всех нас, правда? Тех, кто питается бобами с тортильями и живет в жалких халупах, где вы не устроили бы даже конюшню.
