из кресла, да? Свобода и все такое?
Моя подопечная сияет так, словно раньше всех решила задачку. Молчу и лихорадочно соображаю. Наконец меня осеняет: наверное, Бетани почуяла запах хлорки. Всего лишь.
— Я б еще что-нибудь рассказала, только для этого мне нужно взять тебя за руку. — Радость исчезла, уступив место насмешливой угрозе. — Хотя с Джой Маккоуни этого даже не понадобилось. Я и так увидела, что ее ожидает.
Если Бетани ждет разрешения, от меня она его не получит. Пожать руку при первом знакомстве я готова, но на большее пусть не рассчитывает.
— Я много чего улавливаю. При этом половины не понимаю. Ерундень какая-то. Слишком заумно.
— А что за «ерундень»? Не расскажешь?
Улыбается.
— Горящие моря. Огонь стеной. Смытые побережья. Ледники, которые тают, как масло на сковородке. Гренландию знаешь? Так вот, она вся растворяется. Как гигантская таблетка аспирина с надписью: «Опасно!». Заваленные человеческими костями города, где правят ящерицы и койоты. Везде деревья, а в метро — крокодилы и киты. Атлантида, потерянный континент.
Что это — видения, навеянные таблетками? Сны наяву? Метафоры?
— Опасный же мир ты описываешь. Опасный, непредсказуемый, угрожающий жизни. Изменение климата тревожит многих, так что твои страхи вполне оправданы.
В последних прогнозах ученые предсказывают: если не принять радикальных мер, арктическая полярная шапка растает полностью, а температура на планете увеличится на шесть градусов еще на веку Бетани. Я должна радоваться, что бездетна. Если прошлые поколения пациентов своими фобиями были обязаны холодной войне, то для нынешних параноиков конец света прочно связан с экологией. Безумие в духе времени. Бред на злобу дня. Причины этого так страшны, что мы вежливо отводим глаза. Надо бы подвести Бетани к теме самоубийства — главной моей головной боли (по крайней мере, на бумаге), потому что, умри она у меня на руках, начнутся административные разбирательства, и мое резюме это вряд ли украсит. Какова вероятность новой попытки? Четыре уже было, и, если верить моим предшественникам, моя новая подопечная регулярно пытается себя покалечить. Еще они пишут, что она начитанна, умеет манипулировать людьми, склонна к резким скачкам настроения, бредовым фантазиям, монологам на библейские темы и внезапным вспышкам агрессии. Мое воображение услужливо рисует картинки из полицейского отчета. Сорок восемь колотых ран. Отвертка в глазнице Карен Кролл. Пленка на луже крови, как древняя восковая печать. Вспышка фотографа, застывшая в ней навеки, будто окаменелая звезда.
Так он и правда опасен, этот мир. Наш мир. И бежать нам, Немочь, некуда. — Невесело хмыкает. — А весь этот народ? «Приличные люди, работящие, мухи не обидят», — изображает она уморительным басом. — Умрут жуткой смертью, все до единого. И мы, между прочим, тоже.
Похоже, эта мысль ее веселит. Внезапно в ней бьет энергия. Я чувствую, что внутри у нее — огромный запас ярости, дремлющая до поры до времени сила, которая меня и пугает, и в то же время притягивает. Осторожнее, Габриэль.
— Про вознесение церкви слышала? — спрашивает она.
— Смутно. — Понятие из доктрины «жаждущих», вклад британских подданных, покинувших свои дома во Флориде и вернувшихся на родину — пересидеть кризис. Потом под ним подписались несколько новообращенных звезд, а душеспасительные телешоу, которыми увлекалась вся страна, довершили дело. Вот, собственно, все, что я знаю. — Расскажи мне о нем.
— Это такое спасение для праведников. Когда настанет полная жопа, истинные христиане отправятся на небеса. Раз — и взлетели, вроде как на лифте. Остальные могут гулять. Чистым душой — благодать, остальным — Судный день. В Библии все описано. В Книге Иезекииля, и у Даниила, и в посланиях к фессалоникийцам, и в Откровении. Все знамения налицо. Иран, Иерусалим. Мы сидим на пороховой бочке. Семь лет скорби начнутся со дня надень, на голубенькой такой планетке. Адская жара. Выжившие будут вариться в ней. Процесс пошел. Мор, и чума, и гнев Господень. Царство Антихриста на земле. Который поставит на них начертание зверя.
В популярности «Жажды веры» есть своя кривая логика: перед лицом исламистского террора почему бы не столкнуть одну безумную догму с другой? Ни одна неделя не проходит без массовых крещений, религиозных сборищ, маршей в поддержку «жаждущих».
— А сама ты веришь в Бога?
— Насмешила, — фыркает Бетани. — Если Бог существует, думаешь, я была бы здесь? Вряд ли. А вот метка зверя на мне есть, да. Гляди. — Опирает указательные пальцы в виски. — Невидимая. Вот тут, куда электроды прикладывают.
— А в детстве — что значил Бог в твоей жизни?
— Ничего хорошего. Я вот все думаю: а кто его создал? Кого ни спроси, никто не знает. Это как вселенная, которая все время растет, правильно? Но что там, за ней?
— Что ты имеешь в виду под «ничего хорошего»?
Бетани пожимает плечами и отводит глаза. То ли не знает, что сказать, то ли не хочет обсуждать эту тему.
Помолчав еще пару минут, но ответа так и не дождавшись, захожу с другой стороны:
— Ты часто цитируешь Библию. Поэтому-то я и подумала: интересно, в какой обстановке ты росла?
— Подумала, говоришь? Ну вот и думай себе на здоровье. — Похоже, она нервничает. — «Мы верим, что все люди грешны по природе своей и заслуживают Божьего гнева и осуждения».
— А кто эти «мы»?
— Они.
— Твой родители?
— Глядите, какая торопыжка. Сколько гвоздей у нее в жопе?
— Расскажи мне, о чем еще ты размышляешь.
Бетани оживляется и, вытянув руки перед собой, начинает сжимать и разжимать пальцы, как будто проверяет их хватательную способность. Под ногтями у нее черным-черно: одна царапина таким коготком — и столбняк обеспечен.
Половину планеты скоро зальет. Это как пить дать. Острова уходят под воду, побережья сжирает океан. Суша уменьшается. Вода носится туда-сюда гигантскими цунами, температура растет, как бешеная. И то ли еще будет. Все это я видела в «тихой комнате»: Земля, как чупа-чупс, потом — вж-ж-жик! — и какой- то кусок увеличивается. Спутниковое зрение. Ты слушай, Немочь, слушай. — Соглашаясь с собой, она энергично кивает, сотрясаясь всем телом. — Да уж. Как гребаный спутник. Не глаза, а телескоп «Хаббл».
«Тихая комната» — ничем не примечательный кабинет в корпусе Вергилия, на втором этаже. Там пациентам, которые не поддаются терапии, вводят мышечный релаксант, препарат для общего наркоза, а потом проводят сеанс электрошока. От одной мысли о том, что шестнадцатилетнему подростку все это может нравиться, меня начинает подташнивать.
— И причина тут не в погоде. Погода — всего лишь побочный результат, — объясняет она, не переставая раскачиваться.
Смотрю на прилипшую к уголку ее рта ниточку слюны и пытаюсь подавить отвращение и к этой девчонке, и к неоригинальное ее катастрофических видений — видений, которые, если верить опросам, разделяет с ней каждый второй, и при этом еще верит в чудеса и увлекается гаданием на картах Таро.
— Тут такое дело, что можно очутиться в пустыне с химическим песком. Или еще где-нибудь — в инвалидном кресле. — Бетани многозначительно изгибает бровь. — На черной скале со скелетами деревьев. Жара — это что, тут речь идет о геологическом явлении круче любого землетрясения.
Раскраснелась, глаза сосредоточенные, живые. Циничная скука уступила место лихорадочному оживлению. В моей памяти проплывает стандартная фраза из врачебных заключений: «опасен для себя и окружающих».
— Трещины — не на стыках тектонических плит, а в других местах, новых. — Слова наскакивают друг на друга. Подрагивает капелька слюны. — Изнутри вырываются ядовитые газы. Знаешь, почему в земном ядре так жарко? Потому что эта планета — всего лишь кусок суперновы, взорвавшейся фиг знает за сколько
