Дитя Ковчега

Миссис Манн подстроила лицо.

– Ну, значит, я успела в последнюю минуту, – наконец улыбнулась она. Все это меня поразило – ее решительность, спокойствие, с которым она восприняла новость. (А как, например, волновался утром из-за кисты хозяин мастиффа; словно я хотел вскрыть яйца ему самому.) – Она слишком молода, чтобы стать матерью, – бодро прибавила миссис Манн. Это я уже не раз слышал – вполне стандартная фраза женщин, которые покупали обезьянок вместо детей, а потом начинали ревновать, когда маленькая мисс Примат взрослела и залетала. – Жизель вряд ли справится. Знаете, у нее были такие чувствительные предки.

Помню, я фыркнул и переглянулся с Иггли. Кое-кто – возможно, те же ребята, что придумали кроссовки с резиновой подошвой, – загребают уйму бабок на этих липовых родословных. Впрочем, я не видел смысла объяснять миссис Манн, какое дерьмо все эти обезьяньи генеалогии, – на лице ее застыла непоколебимая убежденность, какая бывает только у людей, с самого рождения вскормленных на лаже чистейшей воды.

Мистер Манн также выжидающе смотрел на меня. И Жизель тоже.

– Ну что? Сделаете?

Я промолчал – притворился, что не слышал.

– Я доплачу сверх пять сотен евро.

Иггли глянула на меня.

– Наличными, – добавил он, правильно расценив мое молчание. В его голосе не было стыда – как и в моем, когда я ответил:

– Тысяча, и я все сделаю. – Я решил, что риск того стоит. – С условием, что вы найдете свидетельство и уничтожите, как только попадете домой. Нести ответственность я не собираюсь.

Я пожал протянутую мне липкую руку, и Манн тут же вручил мне бабки. Жизель наблюдала, как он их отсчитывает, копируя движения его руки и так же шевеля губами, словно тоже считала.

Все на месте.

– Ладно, Жизель. А теперь закати для меня рукав, хорошо, дорогая? – пробормотал я. Она послушно подчинилась.

Когда я искал вену на ее волосатой лапке, Манн отвернулся. Впрочем, его право. Все-таки, он заплатил мне штуку евриков, чтобы не пачкать руки самому. Иггли тоже отвела взгляд.

А Жизель – нет. Она с интересом, пристально наблюдала за процедурой.

– Видишь? – произнес я, нажимая на шприц. – Это не больно. Спокойной ночи, детка.

Она кивнула, словно понимая смысл операции. И даже одарила меня зубастой улыбкой. А затем отключилась – как свет; розовое платьице смялось, когда Жизель сначала осела, а потом вытянулась горизонтально. Хвостик резко дернулся и безвольно повис.

Манн прерывисто вздохнул.

– Поздно каяться, приятель, – бросил я. Лицо его стало белым как мел. Он пробормотал что-то неразборчивое и, спотыкаясь, вылетел из операционной – быстрее, чем успеешь произнести «устный договор».

Затем Иггли запаковала начавшую твердеть, но еще теплую Жизель, и заявила, что подает заявление об увольнении.

– Ты поступил неправильно, – всхлипывала она. – Убил эту милую девочку, а ведь парень – даже не ее законный владелец. Что ты будешь делать, когда она придет? Его жена?

Я рассердился. Иггли обычно меня не допрашивает. Впрочем, она новенькая, напомнил я себе.

– Послушай, это была не девочка, – отрезал я, пнув мешок с телом. – А мерзкая макака.

Все та же старая фигня, старые песни. Я принялся объяснять Иггли, что, проработав ветеринаром уже пятнадцать лет, причем, десять – после Кризиса Рождаемости и вызванного им четырехкратного увеличения числа домашних животных, – привыкаешь играть с хозяевами в шарады.

– Психология владельцев животных радикально изменилась со времен Кризиса, – пояснил я, дословно цитируя передовицу, которую просматривал в «Вашем Питомце». Иггли нетерпеливо кивнула; явно читала эту статью. – И определенные виды животных для некоторых людей стали чуть ли не детьми. Особенно приматы.

Это вам кто угодно скажет.

– Мистер Манн хотел оградить своего обезьяньего племянника от обезьяньей падчерицы, – анализировал я. – Он следует своему человеческому инстинкту – защищать ближайшего генетического родственника. «Сын» сестры, или его обезьяний заменитель, ближе ему, с генетической точки зрения, чем «дочь» жены, которую она купила до встречи с ним. Все это только в их воображении и полная херня, но имеет большое значении для их подсознания.

– Ладно, мистер Гениальный Психолог, – раздраженно перебила меня все еще расстроенная Иггли. – И что, по-твоему, скажет миссис Манн – или, вернее, ее подсознание?

Я быстро обрисовал простой сценарий: через пару дней, на выходных, утром, в клинику придет миссис Манн с обезьянкой покойной сестры мужа, Ричи, жаждая возмездия. И попросит меня убить его, скорее всего, за дополнительную плату предложив забыть о свидетельстве. Конечно, она будет злиться на меня из-за Жизели, но ей придется прикусить язычок, чтобы Ричи присоединился к Жизели в Банановом Раю.

– И ты бы убил Ричи? – Иггли выплюнула пафосное слово «убил» с неумелой злобой утраченной наивности. – Ты бы это сделал?

Я обнял ее за пухлые плечики и поцеловал долго и страстно, как любят все мои временные ассистентки. Иггли – сладкая девочка. Вкус ее пуританской зубной пасты, приправленный наивностью, возбуждал меня, и в моих трусах зашевелился Зигмунд. Рабочий день подходил к концу, последние клиенты разбрелись из приемной. Я хотел Иггли здесь и сейчас, но она вывернулась. Ее лицо пылало гневом и одновременно – обожанием. Я видел: она жаждет секса не меньше, чем мы с Зигмундом; но Ричи с Жизелью терзали ее мозг.

– Убил бы, да? – повторила она. Похоже, ее серьезно заклинило.

– Какой смысл лгать, – начал я. Бессовестная ложь. Смысл есть всегда. – Да, убил бы. – Но честность ее не впечатлила. Поэтому я продолжил в нежданном припадке вдохновения: – Ты что, не понимаешь? Я ведь помогаю совершить убийство из милосердия – эвтаназию – во имя более важных вещей.

Иггли задумалась.

– Каких, например? – переспросила она. До нее не доходило, но она хотела понять. – Каких, Бобби?

– Например, спасения умирающего брака, Иггли, – нашелся я. Зигмунд рвался в бой. – Брака, задыхающегося в предсмертной агонии.

Похоже, она поняла, потому что не сопротивлялась, когда я раздел ее и уложил на операционный стол. Затем очень медленно раздвинул ей ноги и провел между ними языком. Складки оригами ее плоти набухали; Иггли не двигалась.

Однако в миссис Манн я ошибся. И в Иггли тоже.

Наутро в кухне у меня зазвонил телефон. Я только что разморозил в микроволновке шесть сосисок и открывал банку консервированных грибов. Все еще сжимая банку с открывашкой в одной руке и три яйца в другой, я схватил трубку. Плохая идея, потому что после первой фразы дамы в трубке я выронил одно яйцо.

– Я подаю на вас жалобу в суд. – Плюх – и на линолеум. Я тяжело опустился на стул и пристроил банку с грибами на колени.

– Кто это? – спросил я, пытаясь выиграть время. Конечно, я знал. Я вспомнил ее глазки-буравчики – похоже, это у нее не просто вытесненное либидо, а кое-что пострашнее. – Откуда у вас мой домашний номер? – Любопытно, какой у меня пульс? Наверное, за сто сорок.

– От вашей ассистентки… Иггли, верно? Милая девушка. Вы такую не заслуживаете.

– Точно, – согласился я. Иггли? Сердце сжалось и застучало по клетке из ребер, точно кулак. – Такую я не заслуживаю.

Я знал, что будет дальше. Я – убийца. Я хладнокровно прикончил ее обезьянью малышку.

– Жизель была личностью, – сказала миссис Манн. Я сообразил, что она