Марии-Антуанетты, – из которых она каждое утро пила молоко.
Vive la France!
Когда будете в Париже, на улице Фобур-Сент-Оноре, на которой, кстати говоря, находится Елисейский дворец, зайдите в головной магазин фирмы «Эрмес». Купите вы или не купите что-либо – зависит от состояния вашего кошелька. Не может быть, что вам не понравится ничего из изделий компании, фамильное кредо которой «Все, что полезно, должно быть прекрасно», но пока вы рассматриваете то, что вас окружает, подумайте вот над чем:
– «Эрмесу» более 170 лет.
– «Эрмес» родился как шорная мастерская для знати, и даже коронации монархов иногда откладывались на время, необходимое для того, чтобы «Эрмес» смог создать оригинальную сбрую.
– Седла и поныне производятся только вручную, на их производство затрачивается от двадцати до сорока часов.
– Когда автомобиль стал вытеснять гужевой транспорт, «Эрмес» стал использовать – первым в мире – кожу для производства чемоданов, кошельков и сумок.
– Дамские сумки «Эрмес» – единственные в мире, имеющие свои имена: «Келли» в честь принцессы Монако Грейс Келли, «Биркен» в честь актрисы и певицы Джейн Биркен.
– «Эрмес» привез во Францию канадское изобретение застежку-молнию и превратил его в фирменный предмет одежды. Принц Уэльский заказал у «Эрмес» кожаный жилет для гольфа на молнии, и с этого момента «Эрмес» начал выпускать кожаную одежду.
– С 1937 года «Эрмес» начал выпускать шелковые шарфы, которые и по сей день не знают себе равных. Пример: природные краски шарфов наносятся индивидуально на каждый шарф методом трафаретной печати, после нанесения одного цвета проходит месяц, прежде чем на изделие наносится следующий. Палитра цветов состоит из 200 000 оттенков, у конкурентов она не превышает 400.
– Все материалы, из которых делаются изделия «Эрмес», – только высшего качества, все делается только вручную. Отсюда и цены: галстук – не менее $180,00, шарф – от $355,00, сумочка – от $2000,00. Желаете чего-нибудь необычного? Пожалуйста: чехол для жевательной резинки из кожи страуса – 175. Воздушный змей из шелка – 1000. Сумка для гольфа из кожи аллигатора – 20 000. Тренировочный костюм из норки – 12500. Все цены в долларах. Может, купите что-нибудь?
И последнее: когда я брал интервью у одного крупного французского бизнесмена, я спросил его:
– Во время этой поездки я часто слышал от людей самых различных профессий одно и то же: работа для меня – это страсть. Как это надо понимать?
– Месье, – ответил он совершенно серьезно, – это надо понимать очень просто: без страсти ничего нельзя сделать хорошо – ни работать, ни любить.
Во время моего пребывания во Франции, но уже после съемок первой части нашей поездки, читая номер еженедельника «Экспресс», вышедшего в День Бастилии 14 июля, я наткнулся на бл-ог Жака Аттали, известнейшего во Франции – да и не только – политического деятеля, писателя и философа. Блог озаглавлен «Деморализованное общество» и, как мне кажется, помогает понять, почему французское общество (да и не только французское) испытывает ощущение крайнего недовольства. Привожу блог полностью в собственном переводе:
«Согласно своим отцам-основателям, капитализм и демократия не могли функционировать без уважения к правилам, базирующимся на законе и транспарентности. И то и другое превратились в понятия, лишенные ценности, лишенные содержания. Одержимость личной свободой на самом деле привела к тирании каприза и к абсолютному праву ежеминутно менять свое мнение относительно любого дела, в том числе относительно уважения к договоренностям: и, в конце концов, к апологетике невечности.
Мы видим это сегодня в каждом проявлении нашего общества: ни одна договоренность больше не обязательна. Ни договоренность по работе. Ни договоренность душевная. Ни социальная договоренность. Наступило торжество каждого для себя. Никто более не видит причин соблюдать верность другому. Никто не видит причин участвовать в общественной жизни. Никто более не рассматривает налоги как способ помогать своими деньгами другим, а напротив, как способ получать помощь от денег других. И поскольку мораль направлена на уважение одними прав других, постольку аморальность создает лишенные морали общества. И в этом случае общество делится на две категории: на тех, у которых нет больше возможностей платить налоги, и на тех, у кого есть возможность налоги не платить.
Но моральность есть условие морали: аморальное общество является обществом деморализованным. Никто в самом деле не может гореть желанием продвигаться и создавать, если не уважаются элементарные правила верности между гражданами.
Это, в частности, касается положения во Франции: там работают все больше и больше, но более не ощущают себя моральным обществом; там больше не считают, что богатые свое богатство заслужили. Им завидуют, но более не уважают. Там не нищета является скандальной, а богатство. И там приходят к выводу, что правила поведения в обществе можно растоптать.
Ныне происходящее – перипетии этой тяжелой эволюции. Оно показывает, что богатые зарабатывают совершенно непонятные, с точки зрения других французов, суммы. И что они, богатые, находят способы не платить налоги, которые другие французы считают справедливым платить.
Эта аморальность общества приводит к его деморализации: зачем делать усилия, чтобы работать и создавать, когда судьба улыбается только богатым, только самым красивым, самым сильным, только их друзьям или их должникам? Зачем учиться, когда лучшие учебные заведения открыты только для детей их бывших студентов и выпускников? Зачем думать о будущем, если оно принадлежит другим?
Эта деморализованность Франции в немалой степени объясняет ее потери в конкурентной способности, потому что она объясняет суть всеобщего безразличия, своего рода забастовки, этого подпольного диссидентства, характерного для упадка любого общества. Но поистине сейчас для Франции не время терять мораль. Это бы только ускорило нынешний кризис. Это только осложнило бы поиски выхода. Следовательно, важно срочно восстановить мораль страны. Восстановить верность одних другим и транспарентность одних перед другими. Из этого последует все остальное».
Дневник
До Шереметьево-2 доехали спокойно, в штатном режиме. Но в аэропорту без приключений все-таки не обошлось. Нас ждали операторы Влад Черняев и Евгений Переславцев и «грип»[2] Владимир Кононыхин. Они не с пустыми руками, а со всем багажом, это около ста восьмидесяти килограмм. То есть был лишний вес, порядка ста тридцати килограмм, который надо было оплатить. Но к этому мы были готовы. Зато совершенно не были готовы к тому, что письма в таможню от Первого канала не оказалось. Как сказал Черняев, без этого письма технику не выпустят.
Ладно. Можно было, конечно, долго ворчать, почему Маша Нестеренко, ответственный продюсер, не позаботилась заранее об этом письме, да что толку? Пошли на операцию «ОО» – «Операция Обаяние». Подошли к окошку, где оформляются грузы для вывоза за рубеж. Там стояли две женщины – одна молоденькая, с погонами младшего лейтенанта, другая уже давно распрощалась с молодостью. У меня есть правило: без нужды не конфронтировать, особенно с людьми в форме. Тем более когда виноват ты. А мы были виноваты. Когда таможенница, что была постарше, сказала, что может снять нас с рейса, я согласился, признал, что мы виноваты, что сделаем выговор нашему сотруднику.
– Ехать без аппаратуры смысла нет? – хохотнула она.
– Да уж, какой смысл, – согласился я.
Словом, бумагу она сделала, и мы, уплатив восемьдесят семь тысяч рублей за перевес, улетели в Ниццу.
Прилетели. Встречают: Маша Нестеренко, Аня Колесникова и водитель Салман Муртазалиев. Выясняется, что головная машина, которую дала нам компания «Рено», неисправна. Их представитель говорит, что ее надо починить. Н. Ю., наш генеральный продюсер, говорит, что ничего мы чинить не будем, а возьмем исправное «Рено» этой же модели напрокат. На том и договорились. Едем в Канны. До съезда с автострады доезжаем за полчаса. Потом столько же ползком добираемся до отеля «Мартине». Всюду полиция, а что поделаешь – Каннский кинофестиваль. Толпы зевак, масса перекрытых проездов. Все ждут знаменитостей. Канны – спокойная рыбацкая деревушка, приобрела известность благодаря английским и
