по-прежнему несется и кипит неубывающая вороная рябь стремнины…
Следовало бы, пока сидишь, смотать с ноги резиновый бинт, но сделать это Скачков решил в раздевалке, наедине. Он поднялся и, не скрывая больше хромоты, направился к спуску в туннель. Он знал, что вслед ему посмотрят все свои, и не оглянулся. Заметил лишь, когда тащился мимо, что Иван Степанович, ходивший, как обычно, возле кромки поля, поторопился отвернуть лицо, чтобы не встретиться с ним взглядом. Старый мастер, понимая состояние Скачкова, не хотел травить его и без того болезненной душевной раны своим сочувствием, ненужной жалостью.
Минуты, когда Скачков в полном одиночестве возился в раздевалке, а наверху продолжался поединок, запали ему в душу на всю жизнь. Возраст, возраст… извечный враг спортсмена. И как ни старайся, как ни режимь, молодости не вернешь.
Разбудило Скачкова назойливое верещание звонка над дверью в коридоре. С тяжелой головой он перевернулся на спину, стал приходить в себя.
В ванной прекратился плеск и шум сливаемой воды, по коридору прошелестели легкие шаги – Клавдия побежала открывать.
«Маришка с мамой», – решил Скачков и, энергично потянувшись, спустил с дивана ноги. Он ожидал услышать звонкий голосишко дочки и приготовился схватить ее на руки, едва она покажется в дверях и станет щуриться со света, нетерпеливая, в расстегнутом пальтишке, в сбившемся беретике.
В коридоре щелкнул замок входной двери и вместо Маришки, вместо нетерпеливого топотания ее ножонок Скачков услышал чей-то громкий бодрый голос:
– В гости принимаете?
Ну вот, кого-то принесло. – Скачков разочарованно зевнул.
– Геш, – позвала Клавдия, – ты не спишь? Тут к тебе. Посапывая и потирая измятое лицо, Скачков появился в коридоре.
На площадке перед дверью, галантно улыбаясь, стояли Комов с Суховым, оба слегка навеселе, франтовые, во всем заграничном, – картинка, а не парни. Комов держал в руке букетик подснежников.
– Ого! – удивился заспанный Скачков и встряхнул головой. – Валяйте, братцы, заходите.
Склонив влажную, тщательно причесанную на пробор голову, Комов подал Клавдии букетик и ловко чмокнул ее руку.
– С ума сошел! – Клавдия отдернула руку. – У меня же стирка. Не переставая улыбаться, Комов вытер губы.
– Тем более. Стерильно!
Остроты Комова, сколько его знал Скачков, всегда были на уровне компаний, где не было необходимости в особом остроумии, там достаточно было одного его присутствия.
Но что их привело?
В комнате Федор придвинул к низенькому журнальному столику удобное глубокое кресло, сел и мрачно подперся кулаком. Глаза его слипались. Развязный Комов, напротив, был свеж и полон энергии. Он быстро очистил столик, перебросив кипу тоненьких журнальчиков на подоконник, и, сковыривая с коньячной бутылки пробку, по-свойски обратился к хозяйке дома:
– Клаш, ты бы нам рюмочки, что ли, сообразила. А лимончика случайно не найдется? Тогда ты его – знаешь? – сахарочком, сахарком…
Он был подвижен, возбужден, его распирало настроение, сознание своей широкой силы, на бычьих ляжках едва не лопались дорогие заграничные брюки. Ко всему, что не имело отношения к футболу, Комов испытывал непоколебимое презрение.
Подав рюмки и тарелочки, Клавдия извинилась:
– Ребята, я вас теперь оставляю, – ладно? Если что – покричите.
– Ничего, мы тут как-нибудь сами, – заверил ее Комов. Поддергивая рукава и аппетитно потирая руки, он принялся хозяйничать.
– Геш, это ничего, что мы вот так, без спросу? Понимаешь, разговорчик есть один. Возник вдруг… Федюнь, а ты чего это? Спишь? Стареешь, брат, стареешь. А раньше-то был, а? Лев! Ну, одна еще не повредит. Давай-ка, за компанию.
Налито было и Скачкову, однако и в команде знали, что он не пьет ни капли, и Комов его не приневоливал, а лишь тронул его рюмку своей.
– Геш, – неожиданно позвал он, задерживая рюмку возле губ, – а может пригубишь малость, нарушишь заповедь? Нет? Вот выдержка собачья! Завидую. Характер. А я… вернее, мы… – он посмотрел на Сухова, – грешны, грешны брат. Никаких устоев.
Притворно вздохнув, он лихо махнул рюмку в рот и, отдуваясь, стал придирчиво нацеливаться вилкой на самый лакомый ломтик лимона.
– А главное, – проговорил он севшим голосом, – не заслуживаем никакого снисхождения. Верно я говорю, Федюнь?
Свою рюмку Сухов держал криво, проливая на стол и на брюки, – совсем раскис. Скачков вынул у него рюмку из руки.
– Хватит с него, – сказал он Комову, и тот молча согласился. Подставив ладонь, чтобы не просыпать на колени сахарную пудру, Комов отправил в рот ломтик лимона и некоторое время старательно выедал из корочки сочную подслащенную мякоть. По его глазам, совершенно трезвым, чуть прикрытым веками, Скачков видел, что он сосредоточенно подыскивает начало разговора.
– Понимаешь, Геш… В последнее время у меня, если честно признаться, мозги раком стали. Не смейся, – точно говорю!
Выжидая, Скачков молчал. Он подозревал, что парни заявились потолковать по поводу сегодняшнего
