жабрами. Рассчитываясь, Скачков попросил налить в пакет воды.
– Этого у нас хватает! – воскликнула продавщица.
Зажав в руке устье пакета, Скачков увидел глаза ожившего карпа. Взгляд рыбы показался ему осмысленным, едва ли не благодарным. И он заторопился домой, решив пустить карпа в ванну. Там он совсем оживет.
Утреннее пробуждение было внезапным, будто ночевал он не дома, где просыпаешься медленно, со вкусом, а в чужом незнакомом городе, где сразу же после сна необходимо приниматься за множество неотложных дел.
В первую минуту ему показалось, что в квартире кто-то был, и он на миг ощутил радость, словно ничего у него не изменилось, а все происшедшее в последние дни – недоразумение, нелепая выдумка, сон…
Разочарованно зевнул и сел в постели. М-да… Все же как ни прибирай, а запустение не исчезало. Даже простыни постелены как-то криво, наспех, по-холостяцки. И вон, на плетеном ночнике, последнем приобретении Клавдии, носок висит. Видимо, вчера забросил, когда раздевался… А в Баку сейчас Арефьич поднимает ребят на утреннюю разминку. Пожалуй, встали уже, побежали. Зеленая лужайка, утро, хохмы Кудрина…
Сидел, зевал, мотал спросонья головой и вдруг захлопнул рот: кажется, в квартире в самом деле кто-то есть! На цыпочках стал красться в коридор, прислушался: да, вот опять… не то плеск, не то… Фу ты, боже мой, да это же вчерашний карп! Смотри ты, как развоевался!
В кухне он долго пил из-под крана, глотая крупно, по-лошадиному, и вдруг оторвался, закрыл воду, чтобы лучше слышать. Опять ему показалось, что он в доме не один! Карп, тот продолжал плескаться, однако на этот раз как будто щелкнул замок входной двери. Шаги в коридоре… Не разгибаясь, он прислушивался и ждал. С губ его капало. Кто бы мог прийти? Клавдия? Только она имела ключ от квартиры.
Из коридора тихо показалась Анна Степановна, в черном платочке, с кошелкой в руках. Мать с сыном, встретившись глазами, несколько мгновений смотрели друг на друга, не говоря ни слова и не двигаясь.
Первым опомнился Скачков.
– Мам… напугала-то! А я уж думал…
Анна Степановна прошла на кухню, Скачков пропустил ее, невольно прикрывая спиной груду грязной посуды в раковине под краном. От посуды исходил мерзкий застарелый запах, и Скачков успел подумать, что за паскудная привычка давить в тарелках окурки.
– Тут… это самое… Клавдия гулять ушла с Маришкой.
Получилось не совсем убедительно. Он сконфуженно щелкнул резинкой от трусов и убежал к себе одеться. Натянул тренировочные брюки, фуфайкой покрыл спину и завязал рукава узлом на груди. Шел назад и лихорадочно соображал: что же говорить-то? Как ни ловчи, а объяснять все равно придется. Вот расстроится!
Мать он нашел плачущей. Сидит, кошелка на коленях, руки на кошелке и, не утирая слез, смотрит, смотрит на заваленную раковину.
– Мам… Ну что ты, в самом деле? Ну, подумаешь…
Он близко подошел к ней, Анна Степановна, не вставая, обняла его заматеревший мускулистый торс, прижалась лицом, и это материнское движение заставило Скачкова двинуть горлом и слегка откашляться; он едва сдержался, чтобы не взять ее на руки, легонькую, высохшую от переживаний и болезней.
– Перестань, мам…
Поймав под подбородком уголок платочка, Анна Степановна промакнула глаза, – один глаз, другой.
– У нас она, сынок. Все у нас. Вчера явились. Мы уж спать укладывались.
Скачков даже отпрянул: Клавдия?! Но он уверен был, что она у Звонаревых. Как же получилось? Ему и в голову не приходило, что она может вспомнить о свекрови. Оказывается, все правильно, сначала они так и поступили: нашли пристанище у Звонаревых. Однако сколько можно? Да и Маришка не давала никому заснуть, плакала и просилась домой. Валерия к утру до того расстроилась, даже не вышла к чаю… И вот Клавдия переломила гордость и приехала в железнодорожный поселок.
– Чего делить-то нам, сына? – рассказывала Анна Степановна. – Или мы чужие ей?
Скачков сжал лицо с такою силой, словно боялся, что оно рассыплется. Значит, так… Значит, Звонаревы… Хороши друзья-приятели! Ну да к лучшему. Сам он в этом никогда не сомневался.
Анна Степановна рассказала еще, что Софья Казимировна собирается уезжать к сестре в Пятигорск, и Клавдия вроде бы ее не отговаривает. Маришка сейчас веселая, вместе с Максимом Ивановичем поливают садик. Отец, как ей сказали, в отъезде, она все ждет, когда они отправятся в зоопарк.
– Выпил, что ли… кутерьму-то затеял? – спросила Анна Степановна, окончательно приводя лицо в порядок и доставая из кошелки газетный промасленный сверток. – Отцу бы сейчас сказать! И в кого ты такой пошел? Садись, ешь. Голодом, поди-ка, сидишь, на сухомятке.
Пока она разворачивала сверток, Скачков приподнялся, заглянул и жадно потянул ноздрями. Его любимые пирожки с картошкой, его и отца! Еще теплые, румяные, сохранившие шершавый жир скворчавшей сковородки. Он аппетитно крякнул и откусил сразу больше половины пирожка. Щеку у него раздуло. Объедение!
– Чаю не согреть? – домовито спросила Анна Степановна, принимаясь убирать на кухне. Она нашла нарядный фартучек Клавдии, завязала на спине тесемки. Скачков, вдохновенно прожевывая, отъехал в сторону и подгреб к себе всю кучу пирожков. Молодец мать, знает его аппетит!
Анна Степановна чиркнула спичкой, чтобы зажечь плиту, но не зажгла, закрыла кран, спичка догорела у нее в руке.
– Сына… или это кто выдумывает? Говорят, ты к Женьке опять повадился?
От неожиданности Скачков поперхнулся, потом зажевал еще энергичней, деловито облизал пальцы.
