Признаться, Скачков не ожидал, что после вчерашнего Каретников будет настроен так обыденно. Забыл он, что ли, что Комов ходит в любимчиках у самого Рытвина? Но, с другой стороны, может быть, именно поэтому тренер испытывал известное облегчение: давно скрытая болезнь вылезла наконец наружу и таиться, делать вид, что ничего не происходит, больше не было нужды. Да, скорей всего так оно и есть.
– Погоди-ка, Геш, – остановил его Иван Степанович и показал, чтобы залез в кабину «Запорожца». Сам он опустился на место водителя, одну ногу выставил наружу.
Запахиваясь в простыню, Скачков втиснулся боком, сиденье под ним провалилось неожиданно глубоко. Видимо, разговор будет серьезный, если сели. На заднем сиденье он увидел потрепанную общую тетрадь для записей (Каретников постоянно таскал ее в кармане, сворачивая трубочкой) и свежий номер газеты, сложенный так, что в глаза бросался заголовок: «Премьера не удалась». «Брагин», – узнал Скачков.
Иван Степанович смотрел на свою выставленную ногу, рука лежала на рулевом колесе.
– Ну… переживаешь? – спросил он немного в нос, продолжая разглядывать ноготь на большом пальце.
Вчерашний промах… Скачков опустил лицо, стал сплетать и расплетать пальцы.
– Да ведь… само собой… Каретников глянул на него сбоку, вкось:
– Ночью спал?
Скачкову стало совсем неловко, точно его поймали на каком-то унизительном обмане. Вместо того, чтобы переживать, мучиться от бессонницы, он, представьте, заснул как убитый и если бы не Клавдия утром…
– Вот и прекрасно! – проговорил Иван Степанович и слегка хлопнул его по рукам, чтобы он перестал терзать свои пальцы. – А всякие мысли выбрось. Это самое легкое – уйти сейчас из команды. «Дескать, зачем я вам такой?» В такой момент, Геш, не уходят, в такой момент только бегут. А я не хочу, чтобы ты убегал. Как только мы чуть-чуть направимся, мы тебя сами проводим. И еще как! А пока… пока сам понимаешь. Продержись хоть до конца сезона. Я знаю: трудно. Но!.. – и он красноречиво всплеснул руками.
Как назло, из головы Скачкова не проходило вчерашнее посещение Комова и он мучительно краснел, не смел поднять лицо. Видимо, Иван Степанович еще не знал о затее бунтовщиков. А что скажет, когда узнает?
– Подводить я стал, – забормотал Скачков. – Второй раз подряд.
– Это моя забота, – отмел его возражения Каретников, и с властной повадкой положил сверху руку на его стиснутые кулаки. – Давай договоримся, Геш, и больше возвращаться к этому не будем. Ну? – и он, не убирая руки, выжидающе замолк.
– Я… что ж? Если надо…
– Вот и прекрасно!
Он вылез из машины и потянулся, как после удачно проделанной работы. Выбрасывая ноги с путающейся простыней, поднялся и Скачков.
– Я тут… – сказал Каретников обычным суховатым тоном, – из третьего домика Соломина перевожу к вам.
«Ага, – сообразил Скачков, – на место Комова».
– Что ж… – Он не был готов к новости. – Парень вроде ничего.
– Попробуем. Парнишка перспективный. Должен потянуть.
Из всего дубля Соломин был, пожалуй, самым перспективным, по крайней мере так считал Скачков. Парень сразу обратил на себя внимание тем, что обрабатывал мяч внешней стороной стопы, уже первым касанием к нему готовя его для второго хода, – а иного футболиста этому не могут обучить за всю жизнь. Мяч Соломин держал, как правило, не под собой, а в стороне, сам находясь между мячом и соперником, – попробуй у такого отобрать! Задатки у парня действительно отличные.
Из третьего домика гурьбой вывалились несколько ребят, каждый что-нибудь тащил: чемодан, книги или тетрадки. Только один шел с пустыми руками, как именинник: Соломин. Заметив, что за ними наблюдают, ребята сконфуженно притихли.
В третьем домике помещалось общежитие дублеров, – в комнате по три, по четыре человека. Игроки основного состава жили только вдвоем. Когда-то и Скачков принес свои пожитки в третий домик и занял койку игрока, переведенного в основной состав. Тогда они жили вчетвером, молоденькие, полные надежд парнишки, считали годы и ушибы старших игроков и не замечали никакой скученности. Это теперь становится в тягость даже привычный, многолетний партнер по комнате.
Попасть в основной состав, в «основу», постоянная надежда каждого дублера. Горячей нетерпеливой стаей подпирают они группу одиннадцати избранных – игроков основного состава. Наконец наступает день, когда в матче дублеров парнишку вдруг заменяют в начале второго тайма, чтобы он не израсходовался до конца, после игры не отпускают домой, а велят остаться в автобусе и ехать на базу, и это уже праздник, миг признания, ступень наверх, – завтра, в главном матче, его будут пробовать в «основе». Скачков, когда ему сказали, что он выйдет на место правого полузащитника, солидно кашлянул в ладошку и с достоинством ответил: «Можно».
Случилось это на финише сезона, глубокой осенью, почти зимой. Безалаберный выдался в тот год сезон и неудачный для команды. Все лето «Локомотив» тащился во второй десятке и к концу скатился на предпоследнюю ступеньку. Доигрывая безрадостный сезон, команда уже не сама ковала свою удачу, а лишь надеялась на подарок судьбы.
Заключительные матчи пришлось играть на стылом поле, обрамленном свежими сугробами, в серые ноябрьские дни, при падающем снежке. Для большинства команд оставшиеся игры не имели решающего значения, и ребята, натянув теплые шерстяные трико, отводили унылые полтора часа перед пустыми трибунами, как неприятную обязанность. Другое дело аутсайдеры. «Локомотиву», чтобы удержаться в высшей лиге, необходимо было в оставшихся двух матчах набрать недостающие два очка, – хоть «кровь из носу», заявил на «чистилище» начальник дороги Рытвин. Вот она чем оборачивалась осенью весенняя щедрость команд на отданные соперникам очки!
Для Арефьича, тренировавшего тогда «Локомотив», конец сезона оказался роковым. На «чистилище»
