ратовал за подготовку моряков «в математике, а особливо в астрономии, идрографии и механике искусных, и о том единственно старались, чтобы новыми полезными изобретениями безопасность мореплавания умножить»[30].
В 1764 году по инициативе М. В. Ломоносова была организована экспедиция, которая два года кряду тщетно пыталась из района Шпицбергена пройти через центральный полярный бассейн в Берингов пролив. Карты Шпицбергена, составленные начальником экспедиции В. Я. Чичаговым и участниками плавания лейтенантом Михаилом Немтиновым, штурманами Дмитрием Воробьевым и Федором Терехиным, вместе с картой Северного Ледовитого океана Ломоносова опубликованы в «Атласе географических открытий XVII– XVIII веков» издательством «Наука» в 1964 году (№ 143–146). Ожидание Ломоносова, что льды здесь окажутся разреженными, не оправдалось. Это предположение гениального помора сразу не вызвало поддержки у гидрографов Ф. И. Соймонова и А. И. Нагаева. Забегая вперед скажем, что спустя 169 лет в советский пионерный период освоения Арктики полярные гидрографы первыми выступили против предложения мурманского капитана С. В. Попова направить околополюсным путем транспортные суда. Лишь полвека спустя путь этот оказался по силам могучему атомоходу «Сибирь» и судну усиленного ледового класса «Капитан Мышевский»…
Несмотря на перенос великим преобразователем России морской столицы с берегов Северной Двины на невские берега, народные промыслы в Белом и Баренцевом морях продолжали развиваться, а значит, не шло на убыль и поморское мореплавание. Но по-прежнему правительство в лучшем случае интересовали лишь его экономические результаты. Поэтому осталось незамеченным и выдающееся плавание в начале 60 -х годов XVIII века олонецкого кормщика Саввы Лошкина, с двум?! зимовками обогнувшего с севера Новую Землю. Составь кормщик хоть небольшой отчет и пусть приближенную карту тех мест, где он побывал, и это плавание вошло бы отдельной и важной страницей в летопись полярных открытий. Увы, единственное свидетельство о нем дошло до нас в очень кратком и путаном рассказе мезенского кормщика Ф. И. Рахманина, который много лет спустя записал архангельский историк В. В. Крестинин.
Кстати, Крестинину принадлежит и составленное на основании свидетельств поморов «Географическое известие о Новой Земле» (с двумя прибавлениями), по существу, представляющее первую лоцию этого архипелага.
А вот шуерецкий кормщик Яков Яковлевич Чиракин, в 1766 году прошедший проливом Маточкин Шар, разделяющим Северный и Южный острова Новой Земли, догадался составить его план и схематическую карту. Он сумел заинтересовать сделанным им открытием архангельского губернатора Е. А. Головцына, в результате чего для описи Маточкина Шара была снаряжена на кочмаре купца Бармина экспедиция в составе штурмана Федора Розмыслова, подштурмана Матвея Губина, матросов Ивана Казимирова, Александра Кустова и девяти поморов. Чиракин сопровождал экспедицию. Ценой неимоверных усилий, ценой жизни самого первооткрывателя Якова Чиракина и семи его товарищей была создана первая морская карта Маточкина Шара, которая три четверти века исправно служила мореплавателям.
Значительный вклад в картографирование арктических побережий Якутии во второй половине XVIII — начале XIX века внесли местные промышленники. Купец из Великого Устюга Никита Павлович Шалауров в 1757–1764 годах пытался на двухмачтовом галиоте «Вера, Надежда, Любовь» пробиться с Лены в Тихий океан. Геолог и литератор Олег Куваев писал о Шалаурове: «…сей неистовый человек изменил купеческому предназначению ради морской гидрографии и открытия новых земель. Для географической науки он сделал достаточно много, но имя его известно лишь как символ редкого упорства и редкой неудачливости. И хотя в одиночку он сделал работу крупной государственной экспедиции, его фамилия не прижилась в летописи географической славы»[31].
В последнем, на мой взгляд, Куваев не совсем прав: деятельность Шалаурова на Севере высоко оценена историками и географами, ею интересовался А. С. Пушкин. «Имя сего мореплавателя известно во всей Сибири», — утверждал гидрограф Ф. П. Врангель, широко пользовавшийся картами Шалаурова. Они бережно сохраняются и теперь в Центральном государственном архиве ВМФ (ЦГАВМФ) рядом с лучшими картографическими творениями русских моряков. Одну из них Шалауров отправил в Сенат с Филиппом Вертлюговым летом 1764 года из устья Колымы, откуда сам с пятьюдесятью тремя спутниками вышел на своем галиоте на восток и пропал без вести.
Первое сведение о судьбе экспедиции поступило через два года от казацкого старшины Анадыря Петунина-Киргинтова, слышавшего от чукчей, что они в устье реки Веркон (теперь Пегтымель) восточнее мыса Шелагского нашли в холстяной палатке «мертвые человеческие тела, коих было сорок человек». Зимой 1791 года капитан-командор русского флота И. Биллингс слышал уже другой рассказ местных жителей, видевших «избу, покрытую парусиной, и что в той избе было множество костей человеческих». Только теперь эта находка была обнаружена в другом месте — в устье Чауна.
А еще спустя тридцать один год экспедиция Врангеля назвала мыс, на котором побывала, мысом Шалаурова Изба, так как рассказанное местными жителями заставило «полагать, что здесь именно встретил смерть свою смелый Шалауров»[32]. Врангель так описывает это место: «Строение это стоит уже 60 лет, и, несмотря на то, стены его совершенно хорошо сохранились, а только крыша обвалилась и вся внутренность засыпалась землей и снегом. Здесь нашли мы, кроме нескольких черепов и кошельков от кос, деревянный, обросший мхом патронташ. Впоследствии камакай (старшина. — С. П.) Шелагского мыса рассказывал нам, что когда ему было еще 10 лет, в хижине этой нашли несколько трупов и говорили, что оставшиеся в живых пять человек пошли отсюда пешком на Колыму»[33].
А. И. Алексеев первым разобрался с этими противоречивыми свидетельствами о гибели спутников Шалаурова. Они погибли от голода и холода в разных местах— одни на мысе Шалаурова Изба, другие в устье Веркона, третьи в устье Чауна. Возможно, небольшой группе удалось даже добраться до Колымы. Как утверждал О. Куваев, в поминальную книгу нижнеколымской церкви в 1764 году внесено более двадцати имен участников экспедиции. Без полной уверенности в их гибели никто бы их имена не вспомнил «за упокой». Значит, в год исчезновения Шалаурова на Колыме уже знали о судьбе его экспедиции. А это могло произойти, если бы кому-то из спутников Шалаурова удалось вернуться.
Несправедлива порой арктическая карта к своим создателям. Первым остров Большой Ляховский усмотрел направлявшийся на Колыму якутский казак Яков Пермяков. Через два года, в 1712 году, он в составе казачьей ватаги Меркурия Вагина посетил этот остров. Не закончив его обследование из-за недостатка продовольствия и собачьего корма, ватага вынуждена была вернуться на материк. Здесь весной Вагин, его сын Василий и Пермяков были убиты взбунтовавшимися казакамп, которые отказались после зимовки возвращаться па остров. Одно время остров называли именем якута Этерикана, в 60-е годы промышлявшего там. Но окончательно за ним утвердилось имя промышленника Ивана Ляхова, который не только побывал на нем и лежащем севернее островке позже, в 1770 году, но отправил начальству письменное донесение об этом. Екатерина II, получив донесение якутского воеводы о вновь обретенных островах, приказала именовать их впредь Ляховскими. Память о Меркурии Вагине сохраняет полуостров Меркушина Стрелка, для имени Я. Пермякова на картах вообще не нашлось места.
В феврале 1775 года Якутская воеводская канцелярия направила на Ляховские острова землемера Степана Хвойнова с предписанием проследить за приемом в казну десятой доли «упромышленной им, купцом Ляховым, по объявлению ево, кости и песцов». В тот год Хвойнов сумел описать лишь Большой Ляховский, проехав вокруг него на собаках 364 версты. 25 мая он записал в своем журнале: «По объявлению якутского купца Ивана Ляхова имеется за сим первым островом второй остров, затем третий, которые велено мне указом описать и по тамошнему обращению воздуха и за недостатками харчевых припасов как людям, так и собакам и за погодами удержались на первом острову в малом Зимовье июнь до 6 числа, а по очищения погоды воздух стал теплы и ехать на собаках не мочно и отложено оные описи до предпудущаго 776 года майя до 1-го числа»[34].
Однако ни в 1776 году, ни в 1777-м Хвойнов не смог из-за непогоды перебраться на второй остров. Тем не менее по собранным у промышленников сведениям он нанес на карту и остров Малый Ляховский, и даже часть третьего острова — Котельного. В Якутск Хвойнов возвратился лишь 17 июля 1778 года.
Мы почти ничего не знаем о жизни Степана Хвойнова. Известно лишь, что он был «геодезии учеником», а его искусство и труды не принесли ему ни достатка, ни почета при жизни. В 1841 году полярный исследователь М. Геденштром писал: «Этот бедняк остался у Ляхова и помер у него в работниках». Бесследно исчезли подлинные материалы его съемок. Но в Центральном государственном
