часа. Но и во время смены приходилось не раз отлучаться от печей.
Попробуйте в таком цехе вызвать электриков или слесарей, если они находятся на самом дальнем участке — шлаковом дворе. Телефон не всегда помогает — из-за шума не слышно звонков, — больше выручают ноги.
Приходилось и Шатилову мотаться по цеху, разыскивая нужных работников, рассылать за ними гонцов.
Очень скоро эта суета надоела ему. Как-то после одной напряженной смены (все плавки были выпущены скоростными) Шатилов, встретившись с Макаровым, посетовал:
— Беготни много. Начальник смены и диспетчер взапуски бегают, с ног сбиваются. Вот бы, Василий Николаевич, организовать дело так, как на хорошем вокзале или на сортировочной станции — репродукторы поставить. Командуют из одного пункта, а слышно всем.
Макаров собрал у себя электриков, обсудил предложение. На складе эвакуированного оборудования отыскали все необходимое и принялись за монтаж.
Вскоре диспетчер сел за стол с микрофоном. Теперь все распоряжения передавались через него. Человеческий голос, значительно усиленный репродуктором, раздавался во всех отделениях одновременно, и каждый теперь знал, что делается на участках цеха.
Инициативу соседей подхватил Кайгородов, а вслед за мартеновскими стали радиофицироваться и остальные цехи завода.
Бывая в цехе, Ротов задерживался в смене Шатилова дольше, чем в других. Ему нравилось, что в этой смене нет ни крика, ни лишней суеты. Просматривая суточный рапорт, он обращал особое внимание на показатели работы смены Шатилова — они неуклонно с каждым днем улучшались.
«Нет, такими не разбрасываются. Этого парня я на Юг не отпущу, — дал он себе зарок, искренне сожалея, что не поставил Шатилова мастером раньше. — И вообще кое-кого из южан надо постараться здесь оставить».
Успехи в работе окрылили Шатилова, придали уверенности в силах. Теперь он иными глазами смотрел на свой цех. Раньше он считал его технически совершенным, а теперь видел, что в нем имеется широкое поле для творческих поисков. В своей смене он впервые попробовал производить завалку печи не одной машиной, как это делалось всегда на всех заводах, а одновременно двумя машинами, сразу в два окна, что намного сократило время завалки.
— Ну и повезло тебе, Василий, — сказал ему однажды Бурой, любивший делать сюрпризы. — С деньгами и со славой отсюда уедешь. В БРИЗе, говорят, премию тебе подсчитали и испугались — за двадцать пять тысяч перевалило. Вторую неделю сидят пересчитывают, никак снизить не могут.
Успехи окрылили Шатилова, но и озадачили. Он чувствовал разрыв между своими стремлениями и способностью воплотить мысли в чертеже, расчете, даже в технически грамотной объяснительной записке.
И Шатилов снова взялся за учебу.
Теперь он не терял зря ни минуты и все свободное время просиживал за книгами. Учеба, правда, подвигалась с трудом. Часть того, что когда-то знал, пришлось восстанавливать в памяти, а часть учить заново. Но он был уверен, что подготовится в техникум, осенью будет держать экзамены и выдержит их.
Много думал Василий и об Ольге. В цехе, среди людей, тепло относившихся к нему, он чувствовал себя как в семье, но стоило переступить порог общежития — и его охватывала тоска одиночества.
Бурой видел, что приятель грустит, и по-своему старался помочь ему. Он знал, что Василий нравится лаборантке Кате, и почти каждый вечер заводил примерно такой разговор:
— Девчонка — будь здоров! А фигурка какая! Помнишь, в нашем парке стояла скульптура — девушка с веслом? Ну в точности такая Катя. Будто с нее лепили. На тебя она неровно дышит. Факт! Чего зеваешь?
Шатилова смешила и трогала такая забота. В постоянных разговорах о Кате даже в нарочито небрежном тоне Шатилов улавливал интонации искреннего восхищения ею.
Когда однажды Бурой получил за скоростную плавку два билета в театр, он отдал один Шатилову, сказав, что опоздает на спектакль. Василий не ожидал подвоха, но как только в зале погас свет, рядом села опоздавшая Катя.
В антракте они вместе ходили по фойе. Катя говорила много и быстро, как изголодавшийся по теплой беседе человек. Призналась, что возвращаться в Керчь, где погибли все родные, не собирается, что решила поехать в Мариуполь. Там хороший завод и море. Так приятно летом после работы поплавать, поваляться на горячем прибрежном песке. Советовала и Василию ехать на «Азовсталь», чтобы не терять квалификацию мастера больших печей.
Шатилов слушал ее, соглашался, но Кате так и не удалось вызвать его на задушевный разговор. Она инстинктивно поняла, что Шатилов упорно думает о другой, и возненавидела ту другую, которая не сумела оценить и полюбить этого чудесного парня.
Проводив девушку, Василий так сухо попрощался, что у Кати не осталось никаких надежд на дальнейшее.
Бурой оказал Шатилову медвежью услугу. Василий еще раз убедился, что из его души никто не сможет вытеснить Ольгу.
С этого вечера мысли об Ольге уже не оставляли его и временами овладевали с такой силой, что он явственно видел Ольгу рядом; казалось, стоило протянуть руку, и он коснется ее руки. А в часы занятий ее лицо вдруг всплывало со страницы учебника, заслоняя написанное, и не всегда исчезало, если даже перевернуть страницу.
Чувство такта, да и самолюбие, не позволяли пойти к Ольге, сказать, что он любит ее, что без нее жизнь не в жизнь и радость не в радость. Но он уже понимал, что пройдет неделя-другая — он пойдет и скажет ей все.
И при мысли об этом у Шатилова сохли губы.
19
Не долга кампания мартеновской печи. Домны работают без остановки по пять, по шесть лет, а мартеновская печь через несколько месяцев требует ремонта. В цехе, где много печей, почти всегда одна ремонтируется.
До появления Дмитрюка во время ремонтов печей было тихо, а теперь то и дело вспыхивали скандалы, и виновником их всегда являлся старый каменщик. Он постепенно входил в свою прежнюю роль инспектора по качеству и упорно завоевывал право и здесь вмешиваться во все и давать указания.
— Вы не мартеновцы, вам только заборы класть! — кричал он каменщикам. — Абы как сложить — и на другую печь. А дыры под огнем нам, грешным, затыкать.
Разорялся он до тех пор, пока не собиралось все начальство, но и тогда не уходил, а следил за исправлением недоделок.
— Быстро работают, куда быстрее, чем донбассовцы, — испытывая восхищение от слаженной, спорой работы, говорил дед Пермякову. — Вот к ихней быстроте да наше бы качество…
Однажды было так: начальник цеха ремонтов не выдержал и обрезал Дмитрюка:
— На вашем месте я взял бы да показал, как класть и быстро, и хорошо.
Дмитрюк не смутился, взглянул из-под бровей со снисходительным укором.
— Много захотел, мил человек. Старый стрелок молодого учит, а сам уже не здорово хорошо стреляет. И глаз не тот, и рука не та. Сбрось мне годов десяток — я покажу…
Пермяков был частым свидетелем этих перепалок и истолковывал их неправильно. Он приписывал сварливость старика его личным горестям: Дмитрюк перестал получать письма и от старшего сына и подготовил себя к тому, что свидеться с ним не придется.
— Беда с хлопцами, — пожаловался он как-то Ивану Петровичу. — Растишь, растишь, а тут — война… И пожить они у меня не успели. Даже не женились и внуков мне не оставили. Один теперь… Как бобыль…
