Усмешка не была оскорбительной, скорее дружелюбной. Но мисс Эпплярд не понравилось, что, глядя на нее, кто-то усмехается. Что в ней такого смешного? Может, внешний вид не в порядке? Может, с одеждой что-то не так? Нет, невозможно! Никто из дам Сент-Данстана не был более взыскателен к себе, выходя из дома. Мисс Эпплярд бросила взгляд на своего спутника: аккуратный, тщательно причесанный, хорошо одетый молодой человек. И тут внезапно мисс Эпплярд осознала, что они с Гриндли-младшим держатся за руки. Это прямо-таки возмутило мисс Эпплярд.
— Как вы посмели! — воскликнула мисс Эпплярд. — Вы меня ужасно рассердили. Как вы посмели!
Смуглые щеки запылали. В золотисто-карих глазах засверкали слезы.
— Оставьте меня сию же минуту! — приказала мисс Эпплярд.
Вместо этого Гриндли-младший схватил ее за обе руки.
— Я люблю вас! Я обожаю вас! Я боготворю вас! — выпалил юный Гриндли, позабыв про все, что толковала ему мисс Эпплярд насчет нелепости тавтологии.
— Вы не имеете права! — проговорила мисс Эпплярд.
— Это выше моих сил, — жалобно сказал юный Гриндли. — Но если бы только это!
Кровь отлила от лица мисс Эпплярд. Помощник бакалейщицы осмелился в нее влюбиться, при том, что она столько сил положила на его образование. Какой ужас!
— Я не бакалейщик, — продолжал юный Гриндли, глубоко осознавая всю тяжесть своего преступления. — Я хочу сказать, я не настоящий бакалейщик!
И тогда Гриндли-младший очистил свою душу, выложив всю печальную и ужасную историю бессовестного обмана, которым он, презреннейший из негодяев, каких только видывал свет, опутал достойнейшую и прекраснейшую из девушек, сумевшую превратить мрачный Лондон в волшебный и сказочный город.
Поначалу смысл произнесенного был не полностью осознан мисс Эпплярд; лишь пару часов спустя, сидя в одиночестве в своей комнате (Гриндли-младшего, к счастью для него, не было с нею рядом), смогла она постичь все значение услышанного. Комната была большая и занимала целую половину верхнего этажа просторного дома в георгианском стиле, что в Невиллс-Корт; но даже в этой комнате мисс Эпплярд стало тесно.
— Целый год... почти целый год, — говорила мисс Эпплярд, обращаясь к бюсту Уильяма Шекспира, — я надрывалась изо всех сил, обучая его основам латыни и прорабатывая с ним первые пять томов Эвклида!
Как уже отмечалось, к счастью, Гриндли-младший находился в этот момент далеко отсюда. Бюст Уильяма Шекспира с возмутительно непротивленческим видом взирал на мисс Эпплярд.
— По-моему, было бы лучше, — размышляла вслух мисс Эпплярд, — если бы он сразу все мне рассказал... так он должен был сделать... я бы, разумеется, никогда не стала иметь с ним никаких дел. По- моему, — продолжала мисс Эпплярд, — если человек влюблен, если, конечно, он действительно влюблен, он не отдает себе полностью отчета в своих поступках. По-моему, надо быть снисходительней. Но, ах!.. стоит только подумать...
И в этот момент, несомненно, в комнату проскользнул ангел-хранитель Гриндли-младшего, ибо мисс Эпплярд, крайне досадуя на философскую индифферентность бюста Уильяма Шекспира, отвернулась от него и, отворачиваясь, поймала свое отражение в зеркале. Мисс Эпплярд подошла к зеркалу поближе. Даме вечно приходится подправлять себе прическу! И вот, стоя перед зеркалом, мисс Эпплярд, сама не зная почему, принялась подыскивать аргументы, оправдывающие Гриндли-младшего. В конце концов, разве не умение прощать составляет основную прелесть в женщине? Все мы несовершенны. Ангел-хранитель Гриндли-младшего ухватился за спасительную соломинку.
В тот вечер Соломон Эпплярд восседал в своем кресле с видом обескураженным. Насколько он мог разобраться в происходящем, некий молодой человек, помощник бакалейщицы, который на самом деле не помощник бакалейщицы, — хотя, разумеется, не его в том вина, а вина его папаши, старого остолопа, — повел себя в высшей степени отвратительно. Хотя, если поразмыслить, не настолько уж недостойно он себя повел и в целом поступил даже весьма порядочно, принимая во внимание тот факт что он, собственно, ни в чем и не виноват. Разумеется, Гельвеция крайне на него рассердилась, хотя, с другой стороны, сама не знала, как ей дальше поступить, поскольку не могла определить, нравится ей молодой человек или нет. И знай она обо всем заранее, все было бы в порядке и ничего бы такого не случилось. И во всем случившемся — ее вина, хотя во многом — не только ее. Однако из них двоих виновата только она, хотя не могла же она предвидеть, как все обернется. И как он сам, Соломон Эпплярд, считает: следует ли ей рассердиться не на шутку и тогда в жизни своей ни за кого другого не выйти замуж, или же правильней будет встать выше этого и отдать руку единственному в мире человеку, которого она способна любить?
— Вы не подумайте, батюшка, что я хотела вас обмануть. Я бы сказала вам сразу же, вы же знаете, но все случилось так внезапно...
— Постой, постой, — сказал Эпплярд, — что-то не припомню, ты имя-то его назвала мне?
— Натаниэл, — ответила мисс Эпплярд. — Разве я не сказала?
— А фамилии его, верно, ты не знаешь, да? — поинтересовался отец.
— Гриндли, — ответила мисс Эпплярд, — он сын того Гриндли, который придумал Соус.
Тут мисс Эпплярд испытала одно из крупнейших в ее жизни потрясений. До сих пор она не могла вспомнить, чтобы хоть раз отец воспрепятствовал исполнению какого-либо из ее желаний. Оставшись вдовцом вот уже двадцать лет тому назад, главное счастье для себя он видел в ублажении единственной дочери. Однако на сей раз он впервые вспылил, заявив, что никогда не допустит, чтоб его дочь вышла замуж за сына Езекии Гриндли. Также впервые в жизни мольбы и даже слезы мисс Эпплярд ни к чему не привели.
Нечего сказать, веселый оборот приняла наша история! То, что Гриндли-младший может восстать против воли собственного родителя и тем самым, возможно, лишить себя наследства, обоим молодым людям казалось не самым худшим выходом из положения. При этом Натаниэл Джордж пылко восклицал:
— Не нужны мне эти деньги, я проживу и без его помощи! Если я потеряю вас, никакие деньги в мире не возместят мне этой утраты!
Джанет Гельвеция, хотя вслух и высказывала свое неодобрение таким неподобающим отношением сына к отцу, втайне сочувствовала этому порыву. Однако сама она и помыслить не могла, чтобы ослушаться родного, любящего отца. Как же быть?
Быть может, некий Питер Хоуп, живший поблизости на Гоф-сквер, сумел бы помочь своим мудрым советом молодым людям разрешить тяжкую для них дилемму? Питер Хоуп, редактор и совладелец журнала- еженедельника «Хорошее настроение», стоимостью в один пенни, был весьма уважаем Соломоном Эпплярдом, издателем вышеупомянутого журнала.
— Старина Хоуп — отличный малый, — часто внушал Соломон своему управляющему. Без крайней необходимости не надо ему докучать, и все будет в лучшем виде. На него можно положиться.
Питер Хоуп сидел за своим письменным столом, напротив него устроилась мисс Эпплярд. Гриндли- младший сидел на мягкой тахте у среднего из окон. Помощник редактора «Хорошего настроения» стояла у камина, заложив руки за спину.
Случай представлялся Питеру Хоупу крайне сложным.
— Разумеется, — пояснила мисс Эпплярд, — я ни за что не выйду замуж без согласия отца!
Питер Хоуп счел подобные намерения безупречными.
— С другой стороны, — продолжала мисс Эпплярд, — ничто не заставит меня выйти замуж за того, кого я не люблю.
Мисс Эпплярд полагала, что в таких обстоятельствах ей ничего иного не остается, как заняться миссионерской деятельностью.
Опыт Питера Хоупа подсказывал ему, что порой молодые люди меняют принятые решения.
Молчание присутствующих определенно свидетельствовало о том, что в данном случае опыт Питера Хоупа оказался несостоятелен.
— Я немедленно отправлюсь к отцу, — заявил Гриндли-младший. — Я скажу ему, что не мыслю жизни без мисс Эпплярд. Я знаю, что будет... я знаю, какие намерения засели у него в голове! Он отречется от меня, и тогда я отправлюсь в Африку!
