начинал делать сложные гимнастические упражнения с помощью резиновых подтяжек, что гарантировало при условии регулярных занятий придание изящества телу и эластичности мышцам. Джозеф Лавридж занимался гимнастикой регулярно в течение многих лет и лично был доволен полученным результатом, каковой, известный, впрочем, только ему одному, превышал все его ожидания. В половине девятого Джозеф Лавридж завтракал. По понедельникам, средам и пятницам он пил чай, заваренный собственноручно, ел яйцо, сваренное собственноручно, а также два тоста, один намазанный джемом, другой — маслом. По вторникам, четвергам и субботам Джозеф Лавридж вместо яйца употреблял тонкий ломтик бекона. По воскресеньям Джозеф Лавридж ел и яйцо, и бекон и вдобавок позволял себе на полчаса подольше почитать газету. В девять тридцать Джозеф Лавридж выходил из дома, отправляясь на службу в редакцию одного почтенного журнала, где состоял бессменным и уважаемым заведующим отделом городских новостей. Покинув свою контору в половине второго, Джозеф Лавридж в час сорок пять входил в помещение Автолик-клуба и усаживался за ленч. С подобной же точностью, насколько это возможно применительно к заведующему отделом городских новостей, была организована и вся остальная жизнь Джозефа Лавриджа. В понедельник вечером Джозеф пребывал в кругу знакомых музыкантов в Брикстоне. В пятницу Джозеф посещал театр. По вторникам и четвергам он был доступен для приглашений к обеду. По средам и субботам приглашал четверых друзей отобедать к себе на Риджентс-Парк. По воскресеньям Джозеф Лавридж в любое время года предпринимал поездки за город. Специальное время он отводил и для чтения, и для размышлений. Повсюду — на Флит-стрит, в Тироле, на Темзе и в Ватикане — его можно было издалека узнать по серому сюртуку, лакированным ботинкам, коричневой фетровой шляпе и лавандового цвета галстуку. Этот человек — неисправимый холостяк. И потому, когда слух о том, что он обручился, проник под прокуренные своды Автолик-клуба, все отказывались в это поверить.
— Это невозможно! — заявил Джек Херринг. — Я лет пятнадцать близко знаю Джои. У него все расписано по минутам. Он просто не мог бы выкроить время для брака.
— Он не любитель женщин, во всяком случае до такой степени. Я знаю, он сам мне об этом говорил! — пояснил поэт Александр. — Он считает, что женщины — воплощение артистизма общества, что с ними приятно проводить время, но жить — слишком обременительно.
— Помнится мне, — заметил Малыш, — он рассказывал одну историю, вот в этой самой комнате месяца, этак, три тому назад. Возвращались они как-то небольшой компанией из Девоншира. Они весело провели там вечер, и кто-то — Джои точно не помнил кто — предложил заглянуть к нему на прощальный бокал виски. Вот сидят они в гостиной, беседуют, смеются, как вдруг появляется хозяйка, всю прелесть наряда которой, по словам Джои, составляла его пестрота. Весьма миловидная женщина, отметил Джои, только чрезмерно разговорчивая. И едва лишь возникла пауза, Джои, обратившись к сидящему рядом мужчине, по виду скучающему, шепотом заметил ему, что им самое время уйти. «Вы, пожалуй, уходите, — ответствовал джентльмен скучающего вида. — А мне, к сожалению, нельзя, видите ли, я тут живу».
— Никогда не поверю! — сказал Сомервиль, адвокат без практики. — Вечно он сыплет своими шутками, верно, какая-нибудь дурища восприняла его всерьез.
Однако эта версия переросла в устойчивый слух, обросла деталями, утратив всю свою прелесть, и наконец обрела вид чистой констатации факта. Более недели Джои не показывался в клубе, что уже само по себе стало убийственным подтверждением молвы. Теперь всех интересовало: кто она, какова она из себя?
— Она явно не из нашего круга, а то бы мы непременно услышали что-то от ее друзей, — прозорливо заметил Сомервиль, адвокат без практики.
— Непременно, какая-нибудь препротивная куклешка, которая всех нас затанцует, а ужин подать позабудет! — с боязнью высказался Джонни Бастроуд, обычно именуемый Птенчиком. — Мужчины в возрасте вечно влюбляются в молоденьких.
— Сорок лет, — холодно заметил Питер Хоуп, редактор и один из владельцев журнала «Хорошее настроение», — это еще не возраст.
— Но это и не юность, — упирался Джонни.
— Тебе же лучше, Джонни, если она молоденькая, — вставил Джек Херринг. — Будет с кем порезвиться. А то временами мне бывает тебя жаль, кроме взрослых, тебе и пообщаться-то не с кем!
— Да уж, в определенном возрасте все становятся скучны, — согласился Птенчик.
— Я надеюсь, — сказал Питер, — что это какая-нибудь рассудительная и славная женщина лет чуть больше тридцати. Наш Лавридж такой чудный человек, а сорок лет — прекрасный возраст для женитьбы.
— Ну вот, если я не женюсь до сорока... — начал Птенчик.
— Не стоит так убиваться, — прервал его Джек Херринг, — ты у нас такой красавчик! Вот будешь паинькой, зимой закатим бал, выведем тебя в свет и сбудем с рук — оглянуться не успеешь!
Стоял август. Джои отправился отдыхать, опять-таки не заглянув в клуб. Даму звали Генриэтта Элизабет Дуун «Морнинг пост» сообщала, что она имеет отношение к глостерширским Дуунам.
— Глостерширские Дууны, глостерширские Дууны — задумчиво повторяла мисс Рэмсботэм, журналистка, занятая светской хроникой, автор еженедельной рубрики «Письмо к Клоринде», обсуждая проблему с Питером Хоупом в редакции «Хорошего настроения». — Я знала одного Дуна, владельца большой дешевой лавки на Юстон-Роуд, считавшего себя аукционистом. Он прикупил себе в Глостершире небольшое имение и добавил к своему имени букву «у». Интересно, это тот или не тот?
— Была у меня кошка по имени Элизабет, — сказал Питер Хоуп.
— Не понимаю, при чем здесь кошка!
— Собственно говоря, ни при чем, — согласился Питер. — Только я ее очень любил. Удивительно мудрое животное и, будучи кошкой, с другими сородичами совершенно не общалась и терпеть не могла гулять позже десяти вечера.
— Куда же она делась? — поинтересовалась мисс Рэмсботэм.
— Упала с крыши, — со вздохом ответил Питер Хоуп. — Гулять по крышам ей было не свойственно.
Бракосочетание состоялось за пределами Англии, в англиканской церкви в Монтре. Домой чета Лавриджей возвратилась в конце сентября. Члены Автолик-клуба решились поднести презент в виде чаши для пунша, сопроводив его своими визитками, после чего с нетерпением и любопытством ожидали быть представленными новобрачной. Однако приглашения не последовало. Равно как и сам Джои не показывался в клубе в течение месяца. Как вдруг одним пасмурным днем Джек Херринг, очнувшись после легкой дремоты, обнаружил, что сигара во рту потухла и что в курительной комнате кроме него есть еще кто-то. В дальнем углу у окна сидел Джозеф Лавридж и читал журнал. Джек Херринг в удивлении протер глаза, затем поднялся и направился через комнату.
— Сначала мне показалось, что я сплю, — описывал этот эпизод позже вечером того же дня Джек Херринг. — Передо мной сидел, попивая как ни в чем не бывало свой послеобеденный виски с содовой, Джои Лавридж, тот, которого я знаю лет пятнадцать. И в то же время не совсем тот. Все те же знакомые черты, ничто в нем не изменилось, и все-таки он выглядел как-то по-другому. Тот же облик, та же одежда, но человек другой. Мы проговорили с полчаса: он припомнил все шутки, свойственные Джои Лавриджу. Это было непостижимо. Но вот пробили часы, и он поднялся, сказав, что должен быть дома в полшестого. И тут меня внезапно осенило: «Джои Лавридж перестал существовать; его место занял женатый человек».
— Нас не интересуют ваши жалкие потуги предстать автором психологического романа, — заявил Сомервиль, адвокат без практики. — Нас интересует, о чем вы с ним беседовали. Несуществующий или женатый, но человек, способный употреблять виски с содовой, должен отвечать за свои поступки. Что это за фокусы, почему этот негодник позволяет себе отказываться от друзей? Может, он справлялся о ком- нибудь из нас? Просил кому-нибудь что-нибудь передать? Может быть, он приглашал кого-то из нас посетить его?
— Ну да, он справлялся практически обо всех, я этого дождался. Но ничего никому передать не просил. Сдается мне, он не слишком тоскует по старым друзьям.
— Что ж, завтра же утром отправлюсь к нему в редакцию, — заявил Сомервиль, адвокат без практики, — и, если потребуется, проникну к нему силой. Что за таинственность, в самом деле!
Однако по возвращении Сомервиль озадачил членов Автолик-клуба еще более. Джои рассуждал о погоде, о нынешнем состоянии политических партий, с нескрываемым интересом выслушивал всякие сплетни
