тысяч предприятий, порвется какое-либо звено или несколько звеньев кряду. И такой простой показалась ему работа в цехе, который можно объять взглядом, где все ясно, хотя далеко не всегда просто, что ему стало стыдно за себя. Поддавшись общему настроению, он неприязненно относился к госплановцам.
Но вскоре чувство раскаяния улетучилось бесследно, его вытеснило отчаяние. Весь смысл выступления работника Госплана сводился к одному: откажитесь от своих требований. Подумайте, во что обойдется переделка цеха стране, прикиньте, что важнее: улучшить условия работы людей и получить больше металла в будущем, но с опозданием, или выиграть во времени и выдать сотни тысяч тонн остродефицитного металла в ближайшее полугодие — ведь каждые сутки задержки — это многие тысячи тонн; взвесьте, выдержите ли тот огромный груз ответственности, который взваливаете на себя.
Рудаев с тревогой посматривал на Збандута, стараясь определить, какое впечатление произвели на него этот шквал тяжеловесных цифр и ворох убийственных доводов, но тот сидел, как мумия, уставившись прямо перед собой в стену.
Затем Прокофьев перечислил недостатки проекта, перечислил по памяти, не заглядывая в бумаги, и попросил заводчан напомнить, если что упустил. Но все основное было упомянуто, а мелочиться никто не стал.
Прокофьев кивнул Штраху, тот поднялся, подошел к небольшому столику, стоявшему неподалеку, сдернул с него покрывало, и взору присутствующих предстал макет нового цеха.
До сих пор Рудаев только слышал об объемном методе проектирования. Макет складывался из отдельных пластмассовых элементов, как составляют дети модели машин и зданий из готовых элементов «конструктора».
На этой объемной модели даже не умеющий читать чертежи мог прекрасно разобраться в расположении оборудования и агрегатов, подъездных путей и линий коммуникаций. Проектировщикам при таком методе трудно было ошибиться и что-либо перепутать, а строители, ясно видя, что к чему, без обычных затруднений могли составить план своих работ.
Предупреждая лишние вопросы, Штрах объяснил, что все конструкции, которые надо делать заново, окрашены красной краской. К общему удивлению, их оказалось меньше, чем предполагали. Заново перепланировав цех, проектировщики умудрились сохранить многое из того, что уже было изготовлено.
— Давно так проектируете? — живо заинтересовался Прокофьев.
— Года полтора, — ответил Штрах.
Прокофьев пристально посмотрел на Воскобойникова, и тот прочитал в его взгляде осуждение.
Рассмотрев макет, заводчане сразу активизировались. Посыпались предложения — вот сюда бы еще один стенд для ремонта ковшей, вот здесь нужен дополнительный заезд в разливочный пролет, вот тут хорошо бы удлинить площадку.
Директор Южгипромеза слушал, думал, кое с чем соглашался, иногда возражал. Чувствовалось, что не один день просидел он над макетом и многое отработал сам.
Потом Штрах несколькими точными движениями сузил пролеты цеха, загнал груши конверторов в пространство, ограниченное колоннами и подкрановыми балками, убрал приспособления для шлакоуборки, и глазам присутствующих предстал таганский цех.
Зрелище было настолько убедительным, контраст между проектами двух институтов таким разительным, что чаша весов сразу склонилась на сторону нового проекта.
Но торжество испортил Воскобойников. Штрах, оказывается, умолчал о том, что для расширенного пролета нужны особые мостовые краны для заливки чугуна грузоподъемностью в двести тонн, а на проектирование, заказ оборудования и изготовление таких кранов уйдет минимум два года — в природе пока таких кранов не существует. Вот об этом и сказал Воскобойников.
Штрах стал излагать свои соображения насчет переделки старых кранов, но названные им сроки показались сомнительными. Ему на помощь пришел Даниленко.
— В природе вообще никаких кранов не существует, — сказал он, бросив взгляд на Воскобойникова. — И все же они есть. Готовенькие, целехонькие, именно такие. В ГДР.
— Это точно? — требовательно спросил Прокофьев.
— Да. Сделаны на экспорт, но застряли.
— У нас всегда крайности, — зло бросил Воскобойников. — То строили дворцы для свиней…
— Но это не значит, что нужно впадать в другую крайность, — строить хлева для людей, — резко оборвал его Прокофьев. — У меня осталась только одна неясность: на сколько все это задержит строительство?
Вот тут и разгорелся спор. Горячий, непримиримый. Воскобойников утверждал, что на год, строители требовали дополнительно полгода, Штрах назвал три месяца и упорно стоял на своем. Воскобойникова поддерживал работник Госплана — ему лучше чем кому другому известно, как долго проектируют и как долго строят. На него набросились строители — разве он не слышал о темпах приморского «Металлургстроя», разве не знает, что этот трест построил слябинг длиной в километр за год, а мощную домну за одиннадцать месяцев? За Штраха вступились представители заводов — строительство-де такого цеха расчистит дорогу для остальных ему подобных.
Прокофьев не вмешивался. Даже не сделал попытки утихомирить Апресяна, когда тот со свойственным ему южным темпераментом попытался перекричать заводчан. Было похоже, что Прокофьев пришел к определенному решению и потерял всякий интерес к тому, что происходит сейчас у него в кабинете.
Особенно шумно стало, когда Штрах заявил, что новый цех обойдется всего на двадцать процентов дороже тагинского.
— От вашего расчета пахнет липой! — вознегодовал Воскобойников. — Вы намеренно занизили стоимость, чтобы обмануть Совет Министров, вы…
Штрах долго выслушивал длинную и бурную тираду, крепился, но в конце концов не выдержал:
— Это у вас ни одно строительство не укладывается в смету! Как правило, перерасход раза в полтора! Так извольте ответить: вы делаете это нечаянно, по неграмотности? Но нечаянно можно сделать раз-два, а у вас так каждая смета. Почему вы об этом молчите? И еще меня распекаете?
— Это наш страшный грех, — вмешался в перепалку Прокофьев. — Планируем, распределяем финансы, а потом оказывается, что все нужно перераспределять заново. И прав Штрах. У Воскобойникова это система. Премии за удешевление проекта его институт получить успевает, а потом нам приходится выкручиваться из ахового положения, изыскивать дополнительные средства, латать тришкин кафтан.
На смену затихшим строителям пришли проектировщики, и поднялся такой тарарам, что встревоженный референт заглянул в кабинет, да так и застыл, силясь разобраться, что там происходит.
Дискуссия закончилась неожиданно. Прокофьев постучал карандашом по столу, выждал, пока угомонились спорщики, и заговорил безапелляционным тоном судьи, оглашающего решение:
— Мы тщательно изучили объяснительную записку товарища Рудаева и все материалы, касающиеся типового проекта. Совет Министров не настаивает на его реализации. Таким образом, открывается дорога другим, более совершенным проектам. Ясно?
— Вполне, — удовлетворенно произнес Збандут.
— Проект Южгипромеза нам представляется удачным, но, очевидно, и он не будет типовым. Слишком размахнулся Эммануил Семенович Штрах. Типовое решение находится где-то посредине. Но возражений против осуществления этого проекта в ближайшее время нет.
Озабоченные складки на лице Штраха разгладила скупая улыбка.
— Спасибо, — проникновенно сказал он.
— А вот какой цех строить в Приморске — будет решать Украина. На ее территории — и пусть сами выбирают. Незыблемыми остаются сроки окончания строительства. Их никто изменить не может — автомобильный лист позарез нужен.
— Это как же так? Объем работ больше, документации нет, а сроки… — попробовал возобновить дискуссию Апресян.
— Все, товарищи, — решительно заключил Прокофьев. — Условия вам ясны. Теперь пусть республиканские органы сделают выбор. Что же касается самоуправства товарища Збандута, то мера его
