для тепла. Ему прямо заявили, что слова его не вызывают доверия, и в закрытом фургоне доставили в гостиницу. Потребовалось личное вмешательство министра иностранных дел Ее Величества, который заверил немецкие власти, что для многих уважаемых законопослушных подданных Британской короны такая одежда является традиционной. По дипломатическим соображениям они приняли разъяснения, но и по сей день остаются при особом мнении. К английским туристам они попривыкли, но джентльмена из Лейстершира, приглашенного немецкими офицерами на охоту стоило ему выйти из гостиницы, тут же арестовали и препроводили в полицию, где ему пришлось давать объяснения по поводу легкомысленного костюма.
Кроме того, на улицах Германии запрещено кормить лошадей, ослов и мулов, вне зависимости от того, принадлежат ли они вам или иному лицу. Если вами овладеет страсть накормить чужую лошадь, то придется предварительно договариваться с животным и организовать кормежку в специально отведенном месте. Вам запрещается бить стекло и фарфор на улицах, а также в других общественных местах, а если уж так получилось, то вы обязаны собрать все осколки. Что делать с собранными осколками — сказать не берусь. Единственное, что я знаю наверняка, — их нельзя выбрасывать куда попало, оставлять их где попало или избавляться от них иным способом. Скорее всего, имеется в виду, что вы будете носить их с собой до самой смерти, и они уйдут с вами в могилу; не исключаю, что их следует проглотить.
На улицах Германии запрещена стрельба из лука. Немецким законотворцам мало предусмотреть правонарушения, на которые способен нормальный человек, — преступления, которые хочется совершить, да нельзя; их беспокоят и те преступления, на которые может пойти маньяк. Правда, в Германии нет закона, запрещающего стоять на голове посредине улицы, законодатели такую возможность не предусмотрели. Но если в наши дни какой-нибудь немецкий государственный муж посетит цирк и увидит акробатов, он может наверстать упущенное. Он может немедленно приняться за работу и сочинить закон против людей, стоящих на голове посредине улицы; за его нарушение будет взиматься штраф. В том-то и прелесть немецкого закона: нарушения идут по твердым ценам. Не то что в Англии, где всю ночь не спишь, думая, что тебя ждет: то ли отделаешься просто предупреждением, то ли выложишь сорок шиллингов, то ли судья окажется не в духе и даст семь дней отсидки. Вы уже твердо знаете, во что вам обойдется то или иное развлечение. Можете выложить деньги на стол, открыть полицейский путеводитель и спланировать весь свой отпуск с точностью до пятидесяти пфеннигов. Если хотите без особых затрат провести вечер, рекомендую прогулку по запретной стороне тротуара после предупреждения. Я прикинул, что если район неоживленный, с тихими улочками, то за целый вечер вы находите не больше чем на три марки с мелочью.
В Германии с наступлением темноты запрещено ходить по улицам «толпами». Я не совсем понимаю, сколько людей образуют «толпу», и ни один полицейский, с которым мне довелось говорить на эту тему, не смог назвать точную цифру. Как-то я спросил одного своего знакомого немца, собиравшегося в театр со своей женой, тещей, пятью детьми, сестрой и ее кавалером, не боится ли он нарушить закон. Он воспринял вопрос вполне серьезно. Он окинул взглядом всю группу:
— Нет, не думаю, — сказал он. — Дело в том, что мы — одна семья.
— В законе не сказано, что за толпа имеется в виду, — сказал я, — семья, не семья — просто «толпа». Не хочу вас обижать, но, если вдуматься в значение этого слова, вы — самая настоящая толпа. Какого мнения на этот счет окажется полиция — сказать трудно. Я бы на вашем месте не рисковал.
Мой знакомый попытался рассеять мои опасения; но так как его жена не желала рисковать понапрасну — ей не хотелось, чтобы их в самом начале вечера рассеивала полиция, — то они решили разделиться, договорившись встретиться в фойе перед началом спектакля.
Если вы любите бросать предметы из окна, то в Германии вам придется поумерить и эту свою страсть. Кошки не являются уважительной причиной. Всю первую неделю в Германии кошки не давали мне спать. Однажды я вышел из себя. Я собрал небольшой арсенал — два-три куска угля, несколько зеленых груш, пару свечных огарков, яйцо, оказавшееся на кухонном столе, бутылку из-под содовой воды и тому подобные предметы и, открыв окно, подверг интенсивной бомбардировке место, откуда доносился шум. Не думаю, чтобы я попал; мне не доводилось видеть человека, который умудрился бы попасть в кошку, даже если он ее и видит; исключения составляют случаи, когда целишься во что-нибудь другое.
Мне доводилось наблюдать, как отличные стрелки — призеры первенств Великобритании — с пятидесяти ярдов стреляли из винтовок по кошкам — и хоть бы волосок с тех упал! Я часто думаю, что вместо того, чтобы палить по мишеням, тарелочкам и прочей ерунде, спортсмены должны стрелять по кошкам: кто попадет, тот и будет сильнейшим.
Но, как бы то ни было, кошки убрались; скорее всего их отпугнуло яйцо. Когда я его бросал, оно показалось мне тухлым. Я пошел спать, сочтя инцидент исчерпанным. Через десять минут кто-то властно нажал на кнопку электрического звонка. Я постарался не обращать на него внимания, но звонили уж слишком настойчиво, и, накинув халат, я пошел к воротам. Там стоял полицейский. У его ног лежали все предметы, выброшенные мною из окна, за исключением яйца. Похоже, он собирался пополнить ими свою коллекцию. Он спросил:
— Это ваше?
— Мое, но больше мне не нужно. Если хотите, то можете взять себе.
Он не обратил внимания на мое предложение и продолжил допрос:
— Вы выбросили эти веши из окна?
Я не стал запираться:
— Вы совершенно правы.
— А почему вы выбросили эти вещи из окна? — не унимался он.
Для немецких полицейских составлен специальный вопросник: вопросы следуют в особом порядке, и он ни одного не пропустит.
— Я бросался этими вещами из окна в кошек, — ответил я.
— В каких кошек? — продолжал занудствовать полицейский.
Это их любимый вопрос. Со всем сарказмом, какой позволяли мне мои знания немецкого, я отвечал, что, к стыду своему, не знаю, что это были за кошки. Я объяснил, что лично с ними не знаком, но если полиция соберет всех подозрительных кошек, то я, пожалуй, попробую опознать их по характерному крику.
Немецкий полицейский шуток не понимает, и слава Богу; несомненно, в Германии шутки с человеком в мундире кончаются крупным штрафом — это называется «обращение к должностному лицу без должного почтения». Он просто ответил, что опознание кошек не входит в обязанности полиции; в обязанности полиции входит оштрафовать меня за то, что я бросал предметы из окна.
Я спросил, что принято делать в Германии, когда кошки по ночам не дают вам спать, и он объяснил, что в таких случаях следует подать в полицию жалобу на владельца кошки, а полиция предупредит его и, в случае необходимости, распорядится отстрелять кошку.
Я спросил, как, по его мнению, можно установить владельца кошки. Немного подумав, он посоветовал мне проследить, куда кошка пойдет спать. После этого спорить с ним охота у меня пропала; контрдоводы, мгновенно созревшие, совсем бы испортили дело. Ночное развлечение обошлось мне в двадцать марок, и ни одному из четырех полицейских чинов, допрашивающих меня, выдвинутое против меня обвинение не показалось странным.
Но все нарушения и проступки меркнут при сравнении с таким жутким преступлением, как хождение по траве. В Германии ходить по траве не разрешается нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Трава в Германии — предмет поклонения. В Германии прогулка по траве расценивается как святотатство, это еще кощунственней, чем пляска под волынку в мусульманской мечети. Даже собаки почитают немецкую траву: ни одна немецкая собака даже в мыслях не ступит на газон. Если вам в Германии попадется собака, бегающая по траве, то можете быть уверены — эта собака принадлежит какому-нибудь нечестивому иноземцу. У нас в Англии, когда хотят оградить какое-нибудь место от собак, его окружают сеткой, укрепленной на шестифутовых столбах, да еще поверху утыкают острыми кольями. В Германии же в центре такого места вешают табличку: «Hunden verboten»[12] и любая собака, в жилах которой течет немецкая кровь, посмотрев на эту табличку, пойдет прочь. Я видел в одном немецком парке, как садовник в специальной войлочной обуви осторожно прошел на лужайку и, сняв оттуда жука, мрачно, но весьма решительно посадил его на гравий и долго стоял, следя, чтобы жук не попытался вернуться на траву; а жук поспешно сполз в канаву и потрусил вдоль дорожки, на которой было обозначено: «Ausgang».[13]
