этой операции? Нет. У нас просто возросли проблемы в нефтяной отрасли. Она не сделала технологического рывка. Она проедает запасы прошлого.
Наша внутренняя философия нелепа. Захваченные порывом раздела собственности, мы не можем остановиться. Мы почти уверены, что, рассекая сверхмонополии, мы увеличиваем их мобильность, повышаем конкурентность, а значит, и налогоотдачу. Плюс к тому, упраздняя зависимость государства от воли сверхмонополий. Отчасти так оно и есть. Но всегда надо сравнивать приобретенное с потерянным.
Украина пошла по этому пути и оказалась на грани энергетического кризиса, когда система энергообеспечения страной, раздираемая областными противоречиями и противоречиями частными, стала неуправляемой.
На сегодняшний день расклад сил в правительстве с каждым часом все более ориентирован не на политические силы, парламентские фракции, а на финансово-промышленные группы, проще говоря — политизированный капитал. Перераспределение собственности, то есть передел, в стране практически завершился. Этот передел осуществили конкретные политические силы. Разумеется, это есть главный результат экономической реформы. Собственность теоретически обрела экономическую свободу, простор, она в своей массе перестала быть государственной в полной объеме. Ориентируясь на законы саморегуляции рынка, Россия оказалась в чрезвычайно трудном положении. Это единственная страна такого масштаба, где вместе с уничтожением частной собственности была буквально выкорчевана и частнособственническая философия. И неудивительно, что передел собственности произошел, без чего не могло появиться рыночных отношений, а регулирующий рыночный механизм заклинило, и собственность в руках нового собственника не стала работать более продуктивно. Точнее говоря, ее продуктивность изменила станцию назначения, она уже не работает на государство, а, в случае продолжающего работать предприятия, обогащает, наращивает капитал конкретного лица, конкретного банка. Пример тому — история с главенствующим в мировом производстве никеля металлургическим комбинатом «Норильский никель» и «ОНЭКСИМбанком», который на залоговом аукционе, идею которого предложил президент банка, а ныне первый вице-премьер Владимир Потанин, естественно, выиграл. Аукцион, по сути, был подтасовочным, в нем участвовали несколько дочерних образований этого же самого «ОНЭКСИМбанка». Получился не аукцион, а пародия на него. Хотя все было освящено высокой идеей: не допустить чтобы западный капитал через подставных лиц скупил контрольный пакет акций. Эту высокопатриотическую идею высказывал в ту пору вице-премьер Анатолий Чубайс. Итак, Потанин добился своего и 51 % голосующих акций был передан под залог «ОНЭКСИМбанка» за 170 млн долларов. Противник сделки, тогдашний президент РАО «Норильскникель» Анатолий Филатов, получавший поддержку у премьера Черномырдина и его первого заместителя Олега Сосковца, был отстранен от должности. И проблема не в том, что дела Филатова шли, мало сказать, скверно (7 триллионов долга, из которых 0,5 триллиона — по зарплате), а совсем в ином. К этому времени правительство уже находилось под контролем мощнейших финансовых группировок и дело было решено в их пользу. Сейчас, спустя два года, комбинат, находящийся практически в частной собственности, — на грани всеобщей забастовки с требованием профсоюзов остановить комбинат. Это равносильно краху. Безумное, внепредельное обогащение банка, который формально возглавляется ныне Сергеем Прохоровым, а практически им руководит и обеспечивает ему максимальное игровое поле первый вице-премьер Владимир Потанин, немыслимое ни для одного уважающего себя государства. Неминуемо обвинение в использовании служебного положения для личного обогащения, арест и суд. Неминуемо везде, но не у нас. Почему? Потому что были Сосковец в связке с братьями Черными и утрата контрольного пакета России над владением собственным алюминием. Потому что есть «Газпром» и премьер Черномырдин, которого и поныне считают газовым королем России. И еще много «потому». В том числе «горячая семерка банкиров», которая помогла президенту переизбраться на второй срок. И теперь уже непонятно, кто у кого на службе.
Кстати, долг «Норильского никеля», оказавшегося в негосударственной собственности, растет, рабочие не получают зарплату, а 170 миллионов долларов, которые якобы получило государство за комбинат на том пресловутом залоговом аукционе, так и лежат в «ОНЭКСИМбанке» и дают ему хороший навар. «ОНЭКСИМ» является уполномоченным Центробанка России, так что неважно, где лежат деньги. Закон формально не нарушен. Ну а если забастовка на «Норильском никеле» перерастет в сверхугрозу, то банк за эти один-два года, выжав все до последней капли, получив на «Норильском никеле» более чем сверхприбыль, совершит хрестоматийный маневр. Дескать, залоговая акция не удалась. Профсоюз не дает работать, и мы возвращаем комбинат в собственность государства, и просим правительство вернуть данные государству под залог 170 миллионов долларов. У правительства денег нет, казна пуста. Комбинат, как металлургическое производство, останавливать нельзя, так как его запуск после остановки обойдется в 70 % стоимости самого комбината. И правительство будет едва ли не умолять «ОНЭКСИМбанк» и лично Владимира Потанина взять комбинат в собственность. «Все, что угодно, только не тушите доменных печей». Вот что такое срастание власти и капитала в России. Если президент России не посмотрит под ноги, не разглядит, обо что он споткнулся, он неминуемо рухнет. И неважно, до или после истечения второго президентского срока.
Одно уточнение. Анатолий Чубайс считает своей личной заслугой факт назначения Владимира Потанина на должность первого вице-премьера. Как известно, это было условие, выдвинутое банкирами. Банки за оказанную финансовую помощь команде Ельцина на выборах требовали гарантий на будущее. И такой гарантией соблюдения их интересов должен был стать русский банкир (кстати, его национальность обсуждалась достаточно активно).
В связи с национальной ремаркой вспоминается эпизод моей встречи с Борисом Березовским в 1993 году. Березовский предложил мне акционировать ВГТРК. Встреча длилась более трех часов. Помимо меня и Березовского, в разговоре участвовала Елена Дмитриева, руководитель юридической дирекции компании. Мы не столковались, к этому времени процесс акционирования «Останкино» шел полным ходом и начинать нечто подобное в ВГТРК было попросту абсурдно. Как я сказал тогда: «Борис Абрамович, я приговорен защищать государственные интересы». Но особую краску нашей встрече придал внезапный монолог Березовского. Анализируя перспективы банковского дела в России, Березовский вдруг заявил: «Это возмутительно, банковская элита в Москве на 90 % монополизирована евреями». При этих словах Бориса Абрамовича Лена Дмитриева слегка закатила глаза, а затем каким-то испуганным взглядом посмотрела на меня. Мне ничего не оставалось, как согласиться с этим «славянским» гневом Бориса Абрамовича и не менее темпераментно от себя добавить: «Черт знает что. Совсем обнаглели». И теперь, располагая информацией о том, где и как обсуждалась кандидатура Потанина, мне понятно, кем было сделано это уточнение: «Мы должны рекомендовать русского банкира». Отметая привычную предвзятость, не без улыбки добавим: в этом же правительстве одним из вице-премьеров без приставки «первый» стал министр финансов Александр Лившиц.
3 марта 1997 года умер академик Шаталин. На похоронах собралась вся экономическая элита, прошлая и настоящая: от Абалкина, Петракова, Богомолова до Явлинского, Гайдара, Лившица, Ясина.
Чубайса на похоронах не было. Горбачев был. Мы с Егором Яковлевым приехали чуть раньше. У каждого из нас были свои отношения с Шаталиным, длительные, скоротечные. Он одним из первых обосновал тупиковость экономического развития социализма и вскрыл глубину кризиса, в котором находилась наша страна, заговорил об этом вслух, погружаясь в гул возмущенных партократов. Он спровоцировал идею Явлинского, получившую название «500 дней». То ревниво заявлял о своем соавторстве, или даже авторстве, то, чувствуя интенсивность атак, отмежевывался от этой программы. Ему нравились почести, и он был не чужд тихому самовосхвалению. Помню, с какой влюбленностью он повторял фразу известного не то американского, не то английского экономиста: «Чтобы оценить незаурядность российской экономической науки — достаточно назвать имя одного Шаталина». Он был удивительно добр и удивительно непостоянен в своих симпатиях и пристрастиях. Коммунисты и их лидеры речей у его гроба не говорили. Это были какие-то неосмысленные похороны. Наверное, потому, что его значимость осталась где-то на рубеже 90-го года, и его собственные ученики, сказав положенные при прощании слова, дальше этих лет его не пустили и старались не связывать с его именем свою повседневность, экономическую, дерзкую, не очень удачливую для страны. Я стоял в общей толпе, а за спиной слышал голос Абалкина: «Нет-нет, я буду с ним от и до. И на отпевании, и на панихиде, и на кладбище, и на поминках. Иначе нельзя. Понимаешь, — внушал кому-то Абалкин, — нельзя».
