ужалившая размагниченную демократию в самое сердце. Преисполненным чувства мести, расправы сначала придали образ мучеников, а затем, памятуя горящий Белый дом, простили по «испанскому варианту» — дескать, смерть уравняла и сторонников и противников, и это справедливо. Смерть уравнивает усопших, но только жизнь делит здравствующих на виновных и невинных. И в этом смысле жизнь, поминутно превращающуюся в историю, трудно обмануть.
Власть, извечно пребывающая на олимпийском возвышении, такими приземленно-порочными категориями не мыслит. Точнее, скажем так, собственные мысли любой власти представляются высокими, объемлющими и вечными. В этом случае вечность и всеохватность мыслей измеряются высотой властного крыльца. Либо в пределах губернии, либо волости или района. Или же княжества, а то и всего царства.
Люди меняются. И нет ничего удивительного, что меняются и президенты. Сначала новая Конституция и Договор об общественном согласии, когда усиливший себя законодательно Президент как бы дал понять, что он далек от желания злоупотреблять дарованной ему властью. Наоборот, он призывает к общественному миру, без которого немыслимо развитие реформ. Договор об общественном согласии оказался неплохим изобретением либерального крыла президентской команды. Где-то он был и фактом политического торга. Президент подписал закон об амнистии, пожертвовав симпатиями и поддержкой демократов, отстоявших и власть как таковую, и Президента (в ночь с 3 на 4 октября). Президент дал понять, что это решение далось ему нелегко. И не из-за боязни суда, предрекаемого коммунистами, суда, на котором надлежит назвать имена виновных. Трюк чисто пропагандистский. Симпатии подавляющего большинства общества были на стороне решительных действий Президента и в ту ночь, и после нее. Так что не угроза предполагаемого депутатского расследования явилась побудительным мотивом спорного, неоднозначного решения Ельцина согласиться на амнистию своих откровенных врагов. В обмен на амнистию он получал поддержку Думы и Совета Федерации его идеи Договора об общественном согласии, который впоследствии и стал договором между всеми ветвями власти, а затем и между большинством общественных движений, политических партий… Договор подписали более двухсот восьмидесяти субъектов.
Ельцин давал понять: я владею ситуацией, армия, МВД, ФСК в моих руках, но я настроен миролюбиво. Я — сторонник миролюбивых традиций. Тактика оказалась продуктивной. Постепенно взаимоотторжение между законодательной и президентской властью перешло в стадию органического равновесия. Президент наконец нащупал, как ему казалось, свое единственно правильное место. Над событиями, над столкновениями и вообще над процессами, именуемыми нашей повседневной жизнью.
Нет, он не отвел себе роль небожителя. Он был слишком натурален и житейски естественен, чтобы вещать откуда-то свысока. Он по натуре практик, человек заземленный. Конечно, он, Президент, вынужден считаться с уже складывающимися традициями, выпестованными его многоцветной командой. Он не чужд почестей, он к ним привык. И он уже плохо понимает, как положенные ему почести и внимание могут уживаться с журналистской колючестью. Что его контакты с народом ограничиваются официальными встречами с представителями общественности или кратковременными выездами по стране в окружении численно разросшейся личной охраны. Последняя деталь немаловажна, она окажется прелюдией последующих событий.
Можно сказать, что лето прошло без особых потрясений. В конце августа начались поминальные даты. И даты эти вспенили оппозиционное море. Непримиримые по-прежнему грезили улицей, собираясь теперь уже на малочисленные митинги. Толпа досадно уменьшалась, хотя цены за участие в демонстрациях росли. Ходили слухи о разработанной таксе. За появление в колоннах — пять тысяч, за скандирование — ещё плюс три тысячи. За шествие с плакатом или транспарантом — от десяти до двенадцати тысяч. Дескать, пенсионеры на этом подрабатывают, надо отдать должное коммунистам и жириновцам. Главное совпадение интересов — нащупать обиженных, все остальное они делают сами.
19 августа отметили трехлетие августовского путча. 3 октября годовщину октябрьского мятежа 1993 года. Каждый по-своему бренчал латами. Демократы, как бы среагировав на политическую усталость общества, работали в умеренном режиме — теоретические конференции, симпозиумы. Сами себя убеждали, что, если надо, они поднимут народ, а семь — десять тысяч, собранных коммунистами, это не их масштаб. Подобные настроения следует назвать лукавством. Народ без особого энтузиазма шел защищать Ельцина, как, впрочем, и предавать его анафеме. Его сторонники и противники пребывали в устойчивом равновесии.
И тем не менее следует сказать, что конец лета и осень были периодом наиболее стабильным в политической жизни страны за последние четыре года. Осеннего наступления трудящихся, на которое рассчитывала непримиримая оппозиция, не случилось. По стране перекатывалась лавина неплатежей, угрозы забастовок, но как-то все рассасывалось, если и не благополучно, то без особых социальных взрывов. Правительство пятилось, неплатежи частично гасились, затем возрастали снова. Парламент вернулся с летних каникул началось политическое оживление.
Лето венчалось событиями, скорее, торжественно-политическими — 31 августа российские войска покидали Германию. Ожидалось присутствие Президента России на этих торжествах. Затем визит Ельцина в Америку и его выступление в Организации Объединенных Наций.
В Европе стояла немыслимая жара. В Берлине температура поднималась до +40. Думаю, что упомянутые события и некая несуразность, случившаяся в те дни, изменили климат внутренних взаимоотношений в президентском окружении, поколебали симпатии сторонников Ельцина к своему политическому кумиру, насторожили интеллигенцию и заставили демократически настроенные средства массовой информации с редким единодушием сожалеть о нестандартных проявлениях президентской натуры. Запад никак не привыкнет к непредсказуемости российских политиков, проявляющейся подчас самым неожиданным образом.
В зале заседаний Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке вам непременно расскажут о шокировавшем весь дипломатический мир эпизоде, когда руководитель советского государства Н. С. Хрущев, сняв ботинок, стучал им по столу во время заседания, выражая тем самым свое негодование. Я думаю, что такими же откровениями русского характера будут кадры, на которых Президент России Ельцин появляется в несвойственной ему роли, дирижирует военным оркестром. Впечатлительная интеллигенция, увидев эти кадры, заламывала руки, восклицала — Боже мой! Вообще-то ничего из ряда вон выходящего. По чисто русской традиции, праздник есть праздник. Глупо обрушивать свой гнев на прессу, которая это событие заметила, не умолчала о нем. Приезд первых лиц на столь знаменательное событие всегда приметен. При этом надо понимать, что камера профессиональных операторов поворачивается в сторону необычного, нестандартного, заметного. В этом-то и заключается профессионализм — заметить то, что не увидит всякий. Прямая трансляция предполагает «отслеживание» главных лиц, участвующих в торжествах. В обывательской российской среде случившиеся странности воспринимались с меньшей нервозностью — по принципу: Президент тоже человек, он имеет право на слабости. Пожалуй, именно эта точка зрения в бескрайней России была подавляющей.
Немного позже корреспондент французского телевидения Маша Симонова опросила российских граждан, как они реагируют на случившееся (имелся в виду нелепый случай в аэропорту Шеннон, куда специально для встречи с Ельциным прибыл премьер-министр Ирландии, а Ельцин, утомленный длительными перелетами и многочисленными напряженными встречами в США, эту встречу проспал). Из десяти опрошенных трое ничего определенного сказать не могли; четверо высказали Президенту свое сочувствие, как человеку уставшему и имеющему право на отдых; двое возмутились дерзостью страны, о существовании которой они и не подозревали; и только одна учительница воскликнула стыдно! Что же касается самой несостоявшейся встречи, заметим, что, когда после получасового ожидания из самолета вышел вице-премьер О. Сосковец (судя по затянувшейся паузе, тоже проспавший намеченную встречу), нелепо было ожидать шутливого восприятия этого теперь уже дипломатического скандала со стороны средств массовой информации. Временная близость двух случаев позволила оппозиции впасть в патетическое состояние и задать риторический вопрос: кто правит нами? Накал страстей был недолгим, тем более что поездку в Америку можно отнести к самым результативным и удачным визитам Президента за рубеж.
Итак, Президент имеет право на слабости. Клинтону припоминают любовные истории его джазового прошлого. Об амурных грехах Президента Франции говорить не принято, касается ли это Помпиду или Миттерана. Франции нравится, когда её Президент — настоящий мужчина. Не исключение и Гавел,
