заместителя спикера Сергея Филатова, человека, бесспорно, глубоких демократических убеждений, интеллигента, лишь обостряет ситуацию. Это вынудило Филатова раскрыться, и тотчас он лишился ореола мастера компромисса, на который он мог рассчитывать как фигура, организующая работу парламента. Этот непродуманный шаг демократов ещё в большей степени урезал их парламентские претензии. Однако это только часть беды. Опережающими шагами парламент двинулся вправо ещё и по причине страха. Отсутствие значимых результатов реформ, которые так или иначе связывались с демократическими настроениями в обществе, не просто убивало репутации демократам, а образовало некую гремучую смесь отчаяния и людской злобы. Обыватель не делит власть на законодательную и исполнительную. В его глазах власть и есть власть — она одна. И перед очередью, стоящей у булочной за буханкой тридцатирублевого хлеба, не оправдаешься. Никого никогда не убедишь, что это все гайдаровские происки, а ты здесь на правах любвеобильной к народу власти, чистой и непорочной.
Власть сама по себе — занятие комфортабельное. И депутат, не лишенный обывательских претензий, терять её не хочет и переходить обратно, в толпу в рядовом исчислении, не желает. И в парламенте он сторонится непонятных, горьких, но необходимых раздумий — он кричит. И кричит так, чтобы его крик был похож и узнаваем, как крик толпы в Тамбове, Курске, Санкт-Петербурге или Москве. Такой же, с надрывом, со слюной: «Дети падают в обморок от голода. Пенсионеры замерзают на улицах!..» «Наш, — отвечает толпа, переизберем ещё на один срок». Это не страх за себя вообще, а страх за себя перед властью. Он будет требовать смены правительства, отмены налогов, повышения зарплаты, бесплатной раздачи жилья по цене один рубль за доллар. Он ничего не может изменить. Пусть они (правительство, президент) думают, как это сделать, его задача — предупредить. И оправданием его верности, его преданности является крик, на который он может сослаться. Поэтому он требует, чтобы заседания показывали до ночи, чтобы съезд транслировался полностью. Чтобы засвидетельствовать — никого не боится, в сторону самого Президента плюнул. Вот он какой! Для моих избирателей ничего не жалко, даже собственной слюны. И если раньше любой съезд левел к своему завершению, ибо ещё четыре месяца назад демократические преобразования котировались выше. И мы могли сказать — надо «дожать» съезд, все принципиальные проблемы отнести на конец съезда. Депутат затылком почувствует приближающееся дыхание избирателей и проголосует за прогрессивный закон.
Иное теперь. Уже VI съезд показал, что страх перед избирателями сменил свои одежды. Как и сам избиратель сменил настроение. Не исключено, что после VII съезда отчитываться перед уставшими, измученными, недоумевающими избирателями депутаты будут не ответом на вопрос: почему не отстояли правительство, а совсем иными словами: почему они не послали его в отставку. Следует лишь добавить, это первый бой, который придется выигрывать, не столько на самом съезде, сколько за его пределами. Эта эволюция настроений не есть результат успешного действия оппозиции. Для реформ злейшим врагом и прогрессирующей оппозицией является факт отсутствия реальных результатов самих реформ. Все остальное вторично. Однако всякое противоборство ветвей власти, особенно в обществе, где все её атрибуты: президент, постоянно действующий парламент, прямые выборы главы государства, да и сами демократы, есть явление впервые случившееся, — это противостояние приобретает формы нелепые и даже уродливые. Итак, ещё одна болезнь на диагностической карте России.
На властном Олимпе парламенту и правительству при партийной диктатуре делать особенно было нечего. Власть принадлежала ЦК КПСС — она была всеохватной и единственной, парламент, правительство — подобие актерских составов, которым положено изобразить законодательный театр и театр правительственный. Их так же, как и журналистов можно было назвать высокопоставленные подручные партии.
Другое дело день сегодняшний. Президентская власть как бы спустилась из ниоткуда. Не из партийных структур, не из истории, а как бы взамен совсем иного свойства власти — власти партийной, пронизывающей все тело нации. И если там была суммарность людей, именуемых КПСС, то здесь один человек, который в лучшем случае мог обрасти ограниченным аппаратом и своими представителями на местах. Место президента не могло в данных обстоятельствах всеобщей первичности (самого президентства, парламента, кабинета министров), оказаться «над». Это создало бы образ повисшей в воздухе власти в марионеточном варианте. Надо было заменить структуру, выполняющую роль силы побуждающей, заставляющей, приказывающей, расправляющейся. Это возможно было сделать только погрузившись в плоть власти, причем точно нащупав себе место не над ветвями власти, а между ними, слегка потеснив исполнительную и слегка отодвинув законодательную, одновременно поставив себя чуть выше и той, и другой.
Ельцин так и поступил. Получив, с одной стороны, право издавать указы, близкие по значимости к законам, и возглавив правительство, а значит, исполнительную ветвь власти, то есть санкционировать любое решение исполнительной ветви. Однако, возглавив правительство, а этот шаг был не только мужественным, но и необходимым, он дал взаймы молодому, лишенному политического ангажемента правительству свой, ельцинский авторитет. Но не только собственный авторитет явился платой, Ельцин лишил себя права нейтральности. Ельцин априори и надолго, в любом споре и конфликте, принимал сторону правительства. По этому поводу в окружении Ельцина возник горячий спор: надо ли было так поступать? Но Президент решения принимает сам. А после случившегося спорить на эту тему было уже бессмысленно. Хотя сомнения в правильности президентского решения были, но, скорее, как желание порассуждать, абстрагировавшись от окружающей среды, как некое упражнение в политических монологах. Возможно, этого не желалось, такая вероятность в полной мере просчитана не была, решение Президента лично возглавить правительство объединило разные силы парламента на платформе неминуемого противостояния исполнительной власти. Чисто обывательски шаг Ельцина парламентариями был понят достаточно прямолинейно — во всех последующих спорах, возникающих между парламентом и правительством, Президент и в настоящем и в будущем намерен принимать сторону исполнительной власти.
На VI съезде это плюсование противоборствующих сил Президент ощутил достаточно остро. Там же, на съезде, а если говорить точнее, сразу после него правительство пополнилось тремя новыми фигурами, иного экономического вероисповедания, бесспорными практиками (это хотя и убавляло теоретическую оснащенность правительства, но приближало его к реалиям жизни): Г. Хижа, В. Шумейко и В. Черномырдин. Последовал мгновенный протест демократической прессы. Реформы сворачиваются! Команда реформ Гайдара прекращает свое существование! И много иных, взволнованных подозрений. Был ли этот президентский шаг оправдан? Мне представляется, он был необходим. В октябре 1991 года Президент передоверился Бурбулису, и костяк нынешнего кабинета собрал Бурбулис. Ничего другого он предложить не мог… Его конфликтные отношения с союзным правительством, окружением этого правительства и август 1991 года лишали его какой-либо возможности использовать этот профессиональный потенциал (вспомним, что на закрытом заседании правительство Павлова практически единогласно поддержало ГКЧП). Единственный выход — найти людей на стороне, не задействованных, не повязанных, способных начать с чистого листа. Будучи сам представителем средних слоев интеллигенции, кандидат философских наук, преподаватель высшей школы Бурбулис искал сподвижников именно в этой сфере, где чувствовал себя увереннее. Оказавшийся под рукой уже состоявшийся Явлинский был сразу отвергнут как сторонник идеи единого экономического пространства, а значит, сторонник Союза, а значит, сторонник, либо полусторонник, либо сочувствующий Горбачеву. Директорского корпуса Бурбулис никогда не знал. И в этом смысле поиск был ограничен крошечным пятачком производственников, не чуждых демократических воззрений, бывших на виду среди депутатов либо рядом с ними. Надо учитывать, что к октябрю 1992 года муки, связанные с формированием правительства, ещё усугублялись вызревшим конфликтом между Геннадием Бурбулисом и Русланом Хасбулатовым. Уже было ясно: что бы ни сделал Бурбулис, он навсегда лишается поддержки со стороны Хасбулатова. В этом смысле, поручив формирование правительства Бурбулису, Ельцин совершил тактический и психологический просчет. Он, как бы ещё до существования правительства, если употребить шахматную терминологию, дал фору противнику, согласившись играть либо без ладьи, либо без ферзя. Бурбулис пригласил Гайдара, а Гайдар собрал команду сверстников, докторов наук и завлабов; кого не знали, угадывали на ощупь. При этом ухитрились сохранить бунтующий костяк прежнего правительства: Полторанина, Козырева, Днепрова, Федорова добившихся отставки прежнего премьера.
Именно в эти дни, во время одной из встреч с Горбачевым, Силаев, характеризуя Полторанина,
